Председатель Апелляционного суда Черниговской обл. С.ТАГИЕВ

«Мы не имеем права применять или игнорировать закон в зависимости от того, кто находится на скамье подсудимых»

Судебная реформа не ограничилась и не могла ограничиться изменениями на высшем уровне. Так или иначе, она должна была коснуться самых отдаленных местных судов и повлиять на их работу. Чтобы увидеть воочию результаты первого года действия закона «О судоустройстве и статусе судей», «ЗиБ» побывал в гостях у председателя Апелляционного суда Черниговской области Садига ТАГИЕВА.

«Одно такое здание, как в Ичне, перечеркивает все попытки утвердить в обществе доверие к человеку в мантии»

— Садиг Рзаевич, прошел год с момента начала судебной реформы. Какие из нововведений больше всего повлияли на работу судов как в позитивном, так и негативном плане?

— Чтобы понять значение реформ, нужно совершить экскурс в прошлое. Вспомните, как только в нашем процессуальном законодательстве появилась обязательная фиксация процесса, сразу исчезли жалобы на неполноту протокола судебного заседания. Реформа 2010 года ввела понятие электронного документооборота, и это сразу намного облегчило работу председателя суда: теперь нас никто не сможет обвинить во вмешательстве в распределение дел между судьями. Это — большой плюс. Да, первое время возникали сложности с новым программным обеспечением, но по мере работы его усовершенствовали, и сейчас об этой проблеме мы практически не вспоминаем.

Нельзя не отметить как позитив и новую процедуру отбора кандидатов на судейские должности. Ее прозрачность перекрывает обходные пути, которыми раньше могли воспользоваться, в частности, родственники высокопоставленных чиновников.

Все перечисленное, безусловно, повышает степень независимости судей. А укрепляя независимость судей, мы повышаем доверие граждан к суду в целом.

— В любой перестройке, как известно, есть плюсы и минусы. И судебная реформа вряд ли стала исключением...

— Действительно, у каждой медали две стороны. С одной стороны, с упрощением процедуры привлечения судьи к дисциплинарной ответственности сошли на нет решения, которые можно было бы отнести к разряду «рейдерских», с другой — увеличивается риск давления на судью.

С введением новой, прогрессивной процедуры кадрового отбора появилась и проблема: сдав квалификационные экзамены, кандидаты, как правило, стремятся попасть в суды, расположенные в областных центрах. А кто пойдет работать в другие суды?

У нас в области сдали экзамен 3 или 4 человека, а вакансий — 9. Сомневаюсь, что кандидат-киевлянин поедет в Талалаевский райсуд. Там, чтобы попасть в зал заседаний, нужно пройти через общую комнату, где работают 9 человек, затем — через кабинет судьи. Я уже не говорю об Ичне, где недавно во время процесса от потолка отвалился кусок плитки.

— Лет семь назад наш еженедельник активно освещал проблему обеспечения судов надлежащими помещениями. И казалось, что, по крайней мере, в аварийных зданиях сегодня не работает ни один суд.

— Представьте себе, в Черниговской области такие суды еще остались. В Ичне суд расположен в здании ХIХ века, и с 1992 года мы не можем достроить новое здание суда из-за отсутствия средств. Советский проект нового здания 20-летней давности морально устарел и не отвечает не только европейским, но и национальным стандартам.

— На Луганщине ситуация лучше?

— Знаете, когда я возглавил Апелляционный суд Черниговской области, то собрал всех председателей местных судов и пообещал, что приеду к каждому. За полгода я объехал почти все суды, начиная с периферии, собрал целую папку замечаний по условиям их работы. И поверьте, такого состояния, как в том же Ичнянском райсуде, на Луганщине уже давно нет. А в этом суде — одна из самых больших нагрузок!

Да, Луганская область богаче Черниговской, но доверие к органам правосудия формируется с того момента, как гражданин перешагнул порог суда. Причем любого, не только столичного. И одно такое здание, как в Ичне, перечеркивает все попытки утвердить в обществе доверие к человеку в мантии.

«На местах должен действовать орган судейского самоуправления»

— С какими еще проблемами столк­нулись, когда возглавили суд?

— Новыми для меня стали, прежде всего, хозяйственные проблемы. В Луганске я был заместителем председателя, возглавлял палату по гражданским делам. Здесь же пришлось с первых дней решать вопросы обеспечения деятельности суда.

Я приехал в Чернигов незадолго до Нового года, а с 1 января должна функционировать автоматизированная система документооборота. Но оказалось, что в суде нет необходимого сервера! Первые дни работы ушли на поиски нового сервера, но проблему удалось решить.

Правда, в Чернигове не такая большая нагрузка на судей, как на Луганщине, менталитет людей другой, криминогенная обстановка спокойнее. Это обусловлено исторически — тем, как формировалось население регионов. В Чернигове большинство семей помнят своих предков до седьмого-восьмого колена. И хотя область бедная в экономическом понимании, в духовном — она гораздо богаче.

— По-видимому, и в новый коллектив было проще влиться? Не возникло сложностей?

— Коллектив у нас замечательный, поэтому никаких сложностей не возникло. Буквально в течение месяца я нашел со всеми общий язык.

— Поделитесь опытом, как его находят?

— Только путем общения. Руководитель должен знать проблемы каждого, знать, чем он живет, видеть в нем прежде всего человека, а не просто исполнителя. Тогда и общий язык можно найти быстрее.

— Руководить судом апелляционной инстанции для вас не совсем новое дело. Однако после проведения реформы полномочия председателя существенно сужены. Сказывается ли это на работе?

— В какой-то степени сказывается. Например, сейчас председатель суда — как районного, так и апелляционного — зачастую не знает, кто к нему завтра придет в суд работать, а кто, возможно, собирается перевестись.

Еще один недостаток — оторванность от наших проблем советов судей, которые остались только на центральном уровне. А кто поможет разобраться с нашими проблемами? У меня как председателя нет никаких рычагов для их решения. Поэтому, на мой взгляд, и у нас на местах все же должен действовать некий орган судейского самоуправления. Это — мировая практика.

Недавно мы обговаривали возможность создания совета председателей судов области. Но совет не заменит органа именно судейского самоуправления, в который мог бы обратиться любой судья, внести свои предложения, обратить внимание на недостатки. И уже этот орган мог бы сигнализировать в центральные советы судей о позитивах и негативах на местах.

Вот сейчас пришло письмо из Совета судей с предложением высказать мнение о том, как правильно рассчитывать нагрузку на судей. Есть, например, предложение определять нагрузку по объему дел. Будет ли этот подход объективным? Очевидно, что нет. Можно ли сравнить по сложности и времени, которое необходимо потратить на рассмотрение, дело об убийстве на нескольких страницах и дело о хищениях, в нескольких томах которого содержатся бухгалтерские документы плюс признание вины?

— Кстати, во многих регионах жалуются на чрезмерную нагрузку. Или у вас, учитывая более спокойную криминогенную обстановку, судьи не перегружены делами?

— Отчего же?! У нас своя специфика: рядом Чернобыльская зона, и значительная часть граждан имеют статус пострадавших от аварии на ЧАЭС. Следовательно, в судах большое число исков, связанных с социальными выплатами. За то время, когда социальные споры были подсудны общим судам, мы рассмотрели в апелляционном порядке 12 тыс. дел! Поскольку область аграрная, очень много дел относительно правоотношений, связанных с землей.

Что касается уголовных дел, то их количество прежде всего зависит от экономической ситуации в государстве: как только разразился кризис, резко повысился уровень преступности, и, наоборот, когда в экономике все стабильно, криминал идет на убыль.

Кроме того, область граничит с Россией и Беларусью, а значит, находится на пути наркотрафика. У меня на контроле все дела, связанные с оборотом наркотиков. Я считаю, что мы все, и журналисты в том числе, должны сообща бороться с этой заразой. Это же какой удар по генофонду нации!

Вторая наша беда — торговля людьми. Это очень тяжелая категория дел с точки зрения доказательной базы. Часто молодые женщины, попавшие в сети торговцев живым товаром, не хотят такой известности и отказываются от дачи показаний. Поэтому в нашем суде оборудован специальный зал заседаний, обеспечивающий допрос анонимных свидетелей и потерпевших, подпадающих под защиту следствия. При этом на судью возлагается двойная нагрузка: не только следить за ходом процесса, но еще и контролировать, чтобы анонимный свидетель не выдал себя неосторожными высказываниями или ответами на вопросы адвокатов.

— Такие процессы укладываются в отведенные законом сроки рассмот­рения?

— Когда я услышал, что в Киеве люди находятся в следственных изоляторах по 4—5 лет, то был в шоке. Как только я пришел сюда, тут же запросил еженедельный отчет: сколько людей и какое время находятся под стражей. И сегодня могу официально заявить, что в нашей области нет ни одного человека, который ждал бы осуществления правосудия больше 6 месяцев. За исключением одного дела, по которому процесс длится менее года.

За те полгода, что я здесь работаю, на наших судей не поступило ни одной жалобы о затягивании рассмотрения дел. Поэтому я со спокойной душой приезжаю в Киев на совещания, где разбирают причины процессуальных проволочек.

«Рейдерские схемы опираются на политический фундамент»

— Вы упомянули о том, что сегодня число «рейдерских» дел существенно сократилось. Значит, такие факты все же имели место в дореформенный период?

— Конечно, что же тут скрывать?! Не на пустом же месте в прошлом году Высший совет юстиции инициировал увольнение стольких судей за нарушение присяги.

— Но у председателей судов раньше была возможность вмешаться и отстранить судью от рассмотрения определенной категории дел...

— В тот период я работал председателем судебной палаты по гражданским делам Апелляционного суда Луганской области и могу заверить, что через нас не прошло ни одно подозрительное дело, в котором были элементы рейдерства. Все такие решения местных судов нами были отменены.

Конечно, нельзя обобщать — говорить, что все суды были замешаны в рейдерских атаках. Хотя даже единичные случаи выявленных коррупционных схем подрывают авторитет правосудия. Посмотрите, как резко снизилось доверие к судам после «дела Зварыча»! От председателей действительно зависит многое. Но рейдерские схемы прежде всего опираются на политический фундамент. На то, как чиновники высшего ранга относятся к закону, Конституции, судебной ветви власти.

Вспомните, как Президент Виктор Ющенко издавал указы то об увольнении судьи Конституционного Суда, то о восстановлении в должности, то назначал председателя суда, то увольнял его, то создавал суды, то расформировывал... Судебная власть, авторитет правосудия формируются десятилетиями, наполняясь, как чаша, капля за каплей. Достаточно одного неосторожного движения, чтобы перевернуть ее. Тогда общество охватывает жажда — жажда справедливости.

— У вас в области политики вмешиваются в правосудие?

— И намека на это нет! Хотя у нас слушаются не менее значимые дела, чем в столице. Были случаи, когда ко мне обращались народные депутаты и приходилось объяснять, что влиять на решение судьи я не собираюсь. Максимум — поставлю судью в известность, чтобы не нарушал сроки и не давал повода для жалоб.

— Как вы относитесь к инициативе СБУ узаконить методы советского ГРУ? Я имею в виду провокацию взятки применительно к людям в мантиях.

— Согласно европейским принципам подобного рода мероприятия должны проводиться строго в рамках закона, нормы которого понятны как юристу, так и обывателю. Каждый человек должен быть уверен, что если он не совершает никаких противоправных действий, то у работников СБУ не будет оснований организовывать в отношении него провокацию взятки.

Правда, некоторые руководители правоохранительных органов, как и в советские времена, ставят во главу угла «показательную» работу. Это когда качество деятельности оценивается по показателям раскрываемости преступлений, количеству выявленных коррупционеров, составленных протоколов и т.п. Ради этих цифр они и будут осуществлять провокации взятки в отношении вполне порядочных судей, которые затем потратят много времени и сил, чтобы отстоять свое доброе имя.

Но, на мой взгляд, наше общество еще не готово к таким мерам.

«Чтобы не допускать неправедности, нужно работать в унисон с правоохранительными органами»

— Тем не менее с 1 июля вступил в силу закон о противодействии коррупции. Суды уже подключились к этой борьбе?

— Первый протокол, поступивший в местный суд области, как в поговорке, вышел комом. Вообще, новое законодательство о борьбе с коррупцией страшнее Уголовного кодекса, поскольку имеет более тяжелые последствия для гражданина, попадающего под его действие. Более того, еще не выработана практика применения, и ошибочное толкование может попросту сломать человеку судьбу. В первый же день вступления закона в силу мы провели встречу с представителями прокуратуры, СБУ и МВД, чтобы выработать общее понимание тех или иных положений закона. Благодаря таким совещаниям, а также по мере наработки практики будет все меньше сложностей с применением новых норм как судьями, так и правоохранительными органами.

И сейчас очень важно, чтобы за время, пока будет вырабатываться единая практика, ни один человек не был незаконно привлечен к ответственности. Да, рано или поздно справедливость восторжествует, но вера в суд, вера в государство может быть подорвана. Как сказал Федор Достоевский, неправедно ни одно дело, если прольется хоть одна слеза ребенка. А чтобы не допускать неправедности, нужно работать в унисон с правоохранительными органами.

Кстати, в таком сотрудничестве нет ничего зазорного. В Верховном суде США каждую пятницу проводятся круг­лые столы с участием судей и представителей правоохранительных органов. У нас, к сожалению, не везде налажены подобные регулярные встречи. В Черниговской области мы за последнее время, например, обсудили практику привлечения к административной ответственности за управление транспортными средствами в нетрезвом виде, применение норм антикоррупционного законодательства... Не будем же мы ждать, когда на наши проблемы отреагирует законодатель?!

Тем более что только в отдельных странах законодательный орган работает на перспективу, и это обеспечивает спокойствие и в судопроизводстве, и в обществе. А у нас законотворчество, как и практика применения, напоминает мне цунами: накрыло всех волной, и потом, когда все закончилось, начинаем смотреть, что же было сделано не так.

— Но это проблема не сегодняшнего дня...

— Совершенно верно, мы живем с ней все 20 лет независимости. В советские времена существовали целые институты, работавшие над законами для возникающих новых правоотношений. Да и судебная практика была более стабильная, что позволяло судье спокойно работать. Сейчас же часто нет единой практики: одна коллегия принимает одно решение, другая по похожему делу — прямо противоположное. Чьим мнением руководствоваться судье местного суда? Вот вам и почва для коррупции, рейдерства.

— Учитывая, что во вновь созданном Высшем специализированном суде по рассмотрению гражданских и уголовных дел только недавно появился кворум для проведения пленумов, на местах еще не скоро получат ответы на сложные вопросы...

— Постановления пленума в любом случае носят рекомендательный характер. Но для молодых судей они — как лучинка в законодательном мраке, чтобы не споткнуться. Сейчас, например, в ВСС собираются обобщить практику по делам о наследовании. Без практики местных и апелляционных судов трудно что-либо обобщить.

Свою лепту вносит и апелляционная инстанция, поскольку на нас ориентируются местные суды. А если мы сами не знаем, как применять ту или иную норму (например, в случае с антикоррупционным законом), — что делать? Ждать, что скажет высший суд? Но ждать не позволяют процессуальные сроки. Вот и приходится собираться и обсуждать проблему с представителями правоохранительных органов.

«Правосудие — это не спорт, где можно болеть за ту или иную команду»

— В одном из интервью вы отметили, что критика — это меч, исцеляющий нанесенные им же раны. Учитывая, что судебную систему начиная с 2005 года нещадно критикуют, она уже должна была бы вылечиться.

— Да, критика помогает искоренить недостатки. Но когда я читаю, что тот или иной судья вынес незаконное решение, я задаю встречный вопрос: а кто установил этот факт, если ни апелляционная, ни кассационная инстанции не пересматривали дело? Однако журналистов это не волнует, и в обществе формируется недоверие к правосудию в целом. Более того, я знаю случай, когда шумиха и безосновательные обвинения в прессе довели человека до самоубийства.

Я считаю, что судьи и журналисты выполняют в какой-то степени похожие задачи: отстаивают справедливость, законность, пытаются установить истину. Проблема в том, что у нас не учат судебной журналистике, а непрофессиональные комментарии, которые подаются на всю страну, искажают реальность. Правосудие — это не спорт, где можно болеть за ту или иную команду, и не шоу. Мы не имеем права применять или игнорировать закон в зависимости от того, кто находится на скамье подсудимых.

— Очередные стрелы в сторону Фемиды связаны с процессом по «делу Тимошенко». Как вы относитесь к заявлениям о нарушении прав подсудимой, необъективности суда?

— Для лидера одной из крупнейших политических сил в стране такого рода высказывания по меньшей мере неэтичны. Еще нет решения суда, но общество заранее готовят к тому, что оно будет незаконным. На каком основании сделаны такие выводы? Это опять же говорит о культуре нашего общества, о его правосознании.

— Приходилось ли вам лично рассматривать так называемые резонансные дела?

— Нет, не приходилось. Хотя сейчас на подходе одно громкое дело о нескольких убийствах, получившее широкий резонанс в области.

Кстати, ваш вопрос возвращает к еще одной проблеме. Судебная реформа устранила дисбаланс, когда дела о незначительных преступлениях проходили три инстанции, а об убийствах с отягчающими обстоятельствами — две. Получалось, что для государства важнее установить истину по факту мелкой кражи, нежели обоснованность приговора, предусматривающего пожизненное заключение. Передав все дела по первой инстанции в местные суды, законодатель вроде бы восстановил справедливость.

Однако нет гарантии, что в местных судах дела о тяжких преступлениях компьютер не распределит молодому, только что назначенному судье. Вчера еще он работал юрисконсультом, а сегодня должен изучить 30 томов материалов об убийстве. Сколько ему понадобится на это времени?

Я за то, чтобы такие дела рассматривались только коллегиально. Иначе будут и нарушения сроков, и масса ошибок, которые придется исправлять апелляционной инстанции, заново рассматривая дела с самого начала, что экономически, процессуально не всегда выгодно с точки зрения сохранения авторитета правосудия.

Возможно, следует подумать о создании специальных окружных судов для рассмотрения дел о тяжких преступлениях. Причем на выездных заседаниях, чтобы не люди ехали в центр, а суд — к людям. Думаю, со временем мы к этому придем. При этом он должен быть укомплектован за счет апелляционных судов.

— Тогда окружным судам можно передать и все «политические» дела.

— А как определить: «политическое» дело или нет? Я бы согласился, если бы вы предложили передать таким окружным судам уголовные дела о хищениях в особо крупных размерах. Раньше, например, дела, где речь шла об ущербе до 10 тыс. руб., рассматривал районный суд, а рублем больше — областной. Этот же подход можно использовать сейчас: ущерб до 100 тыс. грн. — район­ные суды, свыше — окружные. И не важно, кто окажется на скамье подсудимых — Юлия Владимировна или обычный клерк.

Заявлять и обещать можно многое... Помню, в 2005 г. я полагал, что начнутся действительно демократические реформы, о которых так много говорилось с трибун. О реформах, включая судебную, так 5 лет и проговорили, а сейчас Юлия Владимировна жалуется в Страсбург на несправедливый, по ее мнению, суд. Что мешало, имея парламентскую коалицию, принять законы, которые выстроили бы такую судебную систему, которая, по ее представлению, была бы справедливой?

— Кстати, по каким критериям, по вашему мнению, можно определить: справедливый суд или нет?

— Исключительно по тому, соблюдаются ли принципы правосудия. А как иначе?

Понятие справедливого суда включает в себя доступ к правосудию, законодательное обеспечение, соблюдение конституционных принципов судопроизводства, исполнение судебных решений. Это глобальные критерии.

— Вы следите за процессом по «делу Тимошенко»? Он, на ваш взгляд, отвечает всем этим критериям?

— Специально не слежу, лишь иногда читаю то, что подается в прессе. Уверен: если бы участники процесса вели себя так, как записано в УПК, вокруг этого процесса не поднималась бы шумиха. Ведь издавна известно, кто громче всех кричит о своей невиновности.

Если обратиться к практике применения ст.6 Конвенции о защите прав человека и основопологающих свобод, то Европейский суд расширяет вышеприведенный перечень своими прецедентами. Все они в комплексе и определяют, является ли суд справедливым. Например, в одном из дел суд был признан несправедливым на том основании, что в зале заседания была ненадлежащая акустика и участники процесса плохо слышали задаваемые вопросы.

Поверьте, ни один юрист, ни один судья никогда со 100-процентной уверенностью не скажет, был ли суд по конкретному делу справедливым. Для этого нужно находиться на месте совершения преступления, видеть своими глазами, как все происходило, затем наблюдать, как ведется следствие, судебный процесс, прочитать приговор и его аргументацию и только на основании всех этих сведений давать оценку, был ли суд справедливым.

Собственно, поэтому и случаются судебные ошибки. В тех же Соединенных Штатах, которые у нас любят приводить как образец демократии, официально признаны 24 факта казни невиновных людей. И это не считая тех, кто отбыл длительный срок наказания, не совершив преступления.

«Нормы нового УПК прежде всего должны отвечать интересам правосудия»

— Один из ваших коллег в интервью «ЗиБ» отметил, что процессы на­подобие «газового дела» помогают выявить недостатки в законодательстве. Что, на ваш взгляд, в первую очередь необходимо учесть в новом УПК?

— Прежде всего нужно детальнее прописать организационную и техническую части процесса. Например, подобные дела, которые вызывают особое внимание общественности, прессы, должны слушаться в специально оборудованных залах, чтобы избежать столкновений в ходе заседаний. При этом непосредственно в зал заседаний следует допускать только представителей сторон, а всем остальным — выделить отдельное помещение, где на большие мониторы будет выводиться весь ход процесса. Причем не только для процессов, подобных «делу Тимошенко». В Голландии, например, в таком режиме слушаются дела об убийствах, что позволяет избежать эксцессов между подсудимым, его родственниками и родственниками погибшего. Тогда и судья не будет отвлекаться на наведение порядка в зале, а сможет полностью сконцентрироваться на судебном следствии.

Необходимо более жестко пресекать проявления неуважения к суду. Зачем тратить столько времени на прения с подсудимой? Вынес одно, второе предупреждение и, если не помогает, удалил из зала, пусть наблюдает за процессом в режиме видеотрансляции. Если необходимо распечатать протокол судебного заседания за время отсутствия обвиняемой — пожалуйста.

Еще один момент: постоянная замена адвокатов как способ затягивания процесса, требование предоставить новым защитникам время на ознакомление с материалами дела. Можно было бы вынести определение о предоставлении защитников за государственный счет, направить запрос в коллегию адвокатов, и в дальнейшем, хочет подсудимая или нет, защита ей обеспечена, причем на высоком профессиональном уровне, а значит, и требования УПК соблюдены.

В Страсбурге рассматривалось подобное дело по жалобе осужденного за киберпреступления. Суть сводилась к следующему: судья, заметив, что защитник не ориентируется в технической терминологии, назначил еще одного адвоката, тем самым, по мнению осужденного, превысил свои полномочия. Но Европейский суд не нашел в этом нарушения, отметив, что судья поступил в интересах правосудия.

— Еще один момент этого же процесса: адвокат ходатайствовал о выделении ему отдельной комнаты для ознакомления с делом. У вас в суде есть такие помещения?

— Я сторонник того, чтобы и у прокуроров, и у адвокатов было отдельное помещение, где они могли бы готовиться к процессу, знакомиться с материалами дела. Но опять возникает проблема: пока у нас не хватает помещений даже для работников суда. Кроме того, необходимо обеспечить контроль, чтобы из дела ничего не исчезло. Подобное я видел в польских судах. В таких помещениях обязательно ведется видеонаблюдение: дело должно всегда оставаться в поле, отведенном для обеспечения съемки. Малейшее отклонение — и адвоката могут привлечь к ответственности.

Все эти моменты следует урегулировать в новом УПК, чтобы его нормы прежде всего отвечали интересам правосудия. Причем законодателям следует принимать во внимание не только «дело Тимошенко», но и любое другое дело, при рассмотрении которого были выявлены некие процессуальные недостатки. А кто способен выявить такие недостатки? Конечно же, только сами суды. И если мы хотим приблизить правосудие к европейскому уровню в части законодательного обеспечения (а это, как я отмечал, одна из составля­ющих справедливого суда), необходимо наделить высшие суды правом законодательной инициативы.

— Но ведь у судов есть возможность внести любой проект через народных депутатов.

— Почему я должен идти на поклон к народному депутату? А завтра он попросит вмешаться в какое-то интересующее его дело, чтобы эта законодательная инициатива не оказалась под сукном. В конце концов, суд такими предложениями будет защищать не свои интересы, а интересы государства. Сейчас же мы должны обращаться сначала в Конституционный Суд, ждать, когда он выскажет свое мнение, а затем еще не известно сколько времени — пока Верховная Рада внесет изменения в закон.

Яркий пример — вопрос о полномочиях назначать председателей судов. Сколько времени после решения КС этот проект пролежал в высоких кабинетах?! Только в прошлом году, пос­ле смены власти, наконец-то провели судебную реформу, в частности решив спор о полномочиях. И сам факт проведения реформы, те позитивы, которые я отметил, в частности конкурсный отбор кандидатов, уже повысили доверие к судам. Теперь важно не растерять его, а повысить, в том числе при принятии нового УПК. Важно сломать существовавший стереотип, что судьями становятся только за взятки, что любое дело можно решить за взятку...

«Судебные ошибки могут настолько сильно отразиться на судьбе человека, что и медицина будет бессильна»

— Вы сначала выбрали медицину, через 10 лет — право. Вас не пугал этот стереотип? Что вас подтолкнуло к решению надеть мантию?

— Я пришел в суд в 33 года. А начинал действительно с медицины: с отличием закончил Донецкий медицинский институт, через год был назначен заведующим отделением. Но с детства мечтал стать юристом, а в медицину пошел потому, что очень болела мама и я хотел помочь ей выздороветь.

Еще во время учебы в медицинском пробовал сдать документы на заочное отделение юридического института — не приняли. Пришлось отработать в медицине положенные 3 года, после чего перешел в систему МВД в качестве эксперта и подал документы в Ростовский юридический институт. Но оказалось, что для поступления в такой вуз нужны рекомендации партийных органов, а кто мне их даст, если «своим» мест не хватало.

В конце концов в 1987 году получил направление по линии МВД и смог поступить на заочное отделение в Харьковский юридический институт, одновременно продолжая работать в правоохранительных органах экспертом-криминалистом, следователем. После окончания учебы был назначен судьей Рубежанского городского суда Луганской области. Так, с опозданием, и началась моя судейская карьера.

— К какой медицинской специальности ближе всего профессия судьи: терапевт, хирург?

— Трудно сказать, но что-то общее все же есть. К врачу приходят, когда возникают проблемы со здоровьем и человек нуждается в помощи специа­листа. Так же за помощью приходят и к судье. С той лишь разницей, что врачу, за редким исключением, все говорят «спасибо», а из суда каждый второй уходит недовольным. Причем, даже зная, что он не прав, всю вину за проигрыш в процессе возлагает на судью.

— А где выше чувство ответственности?

— В судебной системе лечат души, в медицине — чаще тело. Судебную ошибку может исправить вышестоящая инстанция, а врач может ошибиться только раз, и это станет фатальным для пациента. Тем не менее судебные ошибки могут настолько сильно отразиться на судьбе человека, что и медицина будет бессильна.

Однако если врач допустил ошибку, он очень редко несет наказание. Врачебные ошибки трудно доказать, срабатывает корпоративная этика. Разве что ошибка будет настолько явной, что деваться просто некуда. А судья за одно ошибочное решение может сразу лишиться должности.

— Учитывая ту ответственность, которая ложится на плечи судьи, и в России, и у нас стали задумываться над повышением возрастного ценза для права претендовать на судейскую мантию. Как вживается в работу молодое поколение, которое сейчас пополняет местные суды области?

— На мой взгляд, 25 лет — слишком молодой возраст для судьи, чтобы вверять судьбы людей в руки вчерашнего выпускника, проработавшего только 2 года. Нужно повысить этот ценз хотя бы до 30 лет. В 25 лет можно знать все законы, правильно составлять процессуальные документы, иметь хорошую дикцию, но в этом возрасте нет главного — интуиции. А она приходит исключительно с жизненным опытом. В гражданских делах это не так сказывается, а в уголовном процессе, чтобы применить санкции, предусмотренные Уголовным кодексом, нужно разобраться с мотивами преступ­ления, оценить степень его тяжести, личность подсудимого, его опасность для общества. Ведь статьи УК допускают широкий «диапазон» наказаний за одно и то же преступление.

На мой взгляд, нужно сузить «диапазон» возможных санкций, разделив их по квалифицирующим признакам. Нельзя отдавать на откуп судье, тем более 25-летнему, судьбу человека.

— А что является самым большим искушением для человека в мантии: деньги или власть? Вы чувствуете в своих руках власть над судьбой другого человека?

— У меня никогда не было подобных искушений. Наверное, благодаря воспитанию (это заслуга моего деда). Работая следователем, я много ездил по СИЗО, видел условия, в которых содержатся люди, поэтому, став судьей, понимал, что означает мое решение для конкретного человека. Очень важно для государства, чтобы осужденный не стал для общества потерянным человеком, иначе у него не будет иного пути, кроме как обратно на зону.

— То есть вы — мягкий судья?

— В какой-то мере меня можно считать мягким, как вы говорите, если речь не идет о жизни человека. Я не могу понять, если кто-то покушается на самое ценное, особенно если близкие люди поднимают друг на друга руку. Опять же для судьи, рассматрива­ющего такого рода дела, важно иметь за плечами жизненный опыт, понимать мотивы, чтобы либо применить нижнюю границу санкции той или иной статьи УК, либо назначить максимальное наказание.

Еще важно, помимо квалификационного конкурса, обязать кандидатов проходить психологическое тестирование. Речь идет не о психическом здоровье, а о чертах характера, которые позволяют или не позволяют быть судьей. Для этого нужно разработать определенные критерии, чтобы знать, насколько адекватно будущий судья отреагирует на различные ситуации в судебном процессе.

— Если ваши дети попросят совета, какую профессию им выбрать, вы посоветуете им идти в судьи?

— У меня двое сыновей, но я не хотел бы, чтобы они пошли по моим стопам. В период становления государства, реформирования судебной системы мантия становится особенно тяжелой — и с точки зрения ответственности, и с точки зрения огромных нервных затрат, подрывающих здоровье судьи. При этом заработная плата молодого судьи — 3—4 тыс. грн., в то время как во многих странах Европы и мира — более €2000. Слушая дело, судья не должен думать о том, как прокормить семью, где найти средства на лечение ребенка. Мы надеемся, что с нового года вступят в силу нормы закона «О судоустройстве и статусе судей», согласно которым судьям будет увеличена заработная плата, и хотя бы материальные проблемы не будут для молодых судей настолько животрепещущими.

— И напоследок почти философский вопрос: каким бы вы хотели видеть украинское правосудие, скажем, 10 лет спустя?

— Хотел бы, чтобы доверие народа к судам через 10 лет было где-то на уровне 60%. А в целом, если бы каждый год доверие к Фемиде повышалось хотя бы на 5%, я был бы счастливым судьей. Сегодня самый высокий уровень доверия к судам в Норвегии — почти 90%! А у нас, дай Бог, чтобы каждый четвертый опрошенный сказал, что доверяет судебной системе.

Также хотелось бы безбоязненно ходить по улицам, вести публичные дискуссии в качестве судьи в отставке и чтобы меня никто не мог обвинить в том, что мы не сделали всего возможного для утверждения авторитета правосудия и независимости судов.

Справка

Садиг Тагиев родился 5 сентября 1959 г. в с.Ашагы-Айыплы Таузского района Азербайджанской ССР. В 1982 г. окончил с отличием Донецкий медицинский институт, был направлен в г.Луганск, где до 1985 г. работал врачом. С 1985 г. по 1992 г. работал в органах МВД на должностях старшего эксперта-криминалиста, следователя. Параллельно окончил Украинскую государственную юридическую академию (1987—1992).

В мае 1992 г. Совет народных депутатов Луганской области избрал его народным судьей Рубежанского городского народного суда Луганской области. В октябре 1999 г. Верховная Рада назначила С.Тагиева судьей Луганского областного суда бессрочно.

В ноябре 2001 г. он был избран на должность заместителя председателя Апелляционного суда Луганской области, председателя судебной палаты по гражданским делам.

В 2010 г. в соответствии с указом Президента переведен на должность судьи Апелляционного суда Черниговской области, а в декабре того же года решением Высшего совета юстиции назначен председателем этого суда.

Садиг Рзаевич — заслуженный юрист Украины, кандидат юридических наук.