Председатель ГКСН В.Тимошенко:

«Заместительная программа для наркозависимых в Украине не работает, и проблема тут не в метадоне»

Парадокс — наркомания в Украине с каждым годом только набирала обороты, при этом никакой эффективной наркополитики в нашей стране до недавнего времени не существовало. И вот наконец, спустя 21 год, у нас появляется Национальная стратегия в отношении наркотиков, которую разработала Государственная служба по контролю за наркотиками — ведомство молодое, но очень амбициозное. В чем суть стратегии, для чего ГСКН функции правоохранительного органа, почему метадоновая программа в Украине не дает должного эффекта — об этом в интервью «ЗиБ» рассказал председатель службы Владимир Тимошенко.

Лебедь, Рак и Щука

— Владимир Андреевич, давайте начнем с вопроса на злобу дня. Недавно Кабмин принял постановление, согласно которому снимается охрана с полей так называемой технической конопли. Насколько я знаю, это решение лоббировала ваша служба. Возможно, незнающим людям оно покажется довольно спорным. Расскажите, чем была продиктована необходимость его принятия?

— Ну, во-первых, мне не нравится слово «лоббировала». Мы ничего не лоббируем, а считаем, что в решении таких вопросов должен преобладать государственный подход, который, собственно, и восторжествовал. До этого превалировал ведомственный подход, потому что охрана полей конопли была выгодна в первую очередь милиции, и она зарабатывала на этом немалые деньги. Дело в том, что в законе записано, что охранять такие поля должны только сотрудники МВД. Существовала своего рода монополия, и милиция этим пользовалась — например, не так давно в несколько раз подняла плату за охрану. При этом в целях сохранения чистоты сортов выведенной безнаркотической конопли разные сорта необходимо высевать на расстоянии не менее 7—10 километров друг от друга и вместо одного хоть и большого поля хозяйствам приходится охранять несколько небольших полей, что делает еще более дорогим делом их охрану, а саму культу-ру — однозначно нерентабельной и разорительной. А ведь, между прочим, конопля является ценной культурой не только для сельского хозяйства, но и для многих отраслей промышленности (авиа- и автомобилестроение, энергетика, строительство, медицина, легкая промышленность, производство бумаги и т.д.). Поэтому мы, реально оценив ситуацию, тщательно взвесив все доводы ученых-аграриев, разработали и согласовали со всеми министерствами и ведомствами проект этого постановления. На самом деле снятие охраны — не главное в нем. Оно вносит изменения во многие документы, нормативные акты, а в первую очередь вводит новое понятие — «техническая конопля» и четко разграничивает правовые режимы, которые будут применяться к техническим и наркотическим сортам ко­нопли. До этого в Украине официально такого термина не существовало. Техническая конопля — это та, которая не содержит тетрагидроканнабинола (вещества, обладающего психотропным действием) или содержит незначительное его количество, не представляющее никакого интереса для наркозависимых. Соответственно, на эти сорта конопли не распространяются те меры контроля, которые применяются по отношению к наркотическим разновидностям, в частности их не нужно охранять. Ну, скажите, зачем ее охранять, если на нее и так никто не зарится? Она ведь не дает никакого наркотического эффекта.

— Перейдем к более концептуальным проблемам. ГСКН недавно презентовала проект Национальной стратегии в отношении наркотиков (на период до 2020 года). В чем суть этой стратегии? Каким образом вы планируете улучшить ситуацию в этой сфере?

— Начнем с того, что Украина на всем евразийском пространстве оставалась единственной страной, которая не имела собственной стратегии наркополитики. И вообще, понятия наркополитики как такового у нас тоже не было. А ведь это принципиально, это отношение государства к проблеме наркотиков. Нельзя сказать, что в Украине вообще ничего не делалось. МВД, СБУ, таможня боролись с данным явлением, существовал комитет при Минздраве — все эти службы выполняли какие-то функции в сфере контроля над оборотом наркотиков. Но при этом единого государственного подхода, позиции, плана не было. Писались программы, согласно которым давались указания: органам внутренних дел — по борьбе с нелегальным оборотом наркотиков, Минздраву — относительно реабилитации и ресоциализации наркозависимых. Но все это было нецентрализованно, хаотично.

Украина, например, вслед за многими странами присоединилась к программе заместительной поддерживающей терапии. К ее выполнению подключился Минздрав. Но при этом у МВД были свое отношение и позиция по этому поводу. Кто-то из ученых заявлял, что нельзя лечить наркоманов наркотиками, другие утверждали, что это панацея и ничего лучше в мире нет. В государстве возникла ситуация похлеще, чем в басне Ивана Крылова «Лебедь, Рак и Щука». Разные ведомства, разные структуры, не говоря уже об отдельных ученых, чиновниках, имели свое мнение. И не было четкого представления о том, в каком же направлении идти. Если в лодке каждый гребет как захочет, ее курс невозможно определить. Наверное, кто-то должен отдавать команды, чтобы все дружно гребли в одну сторону. Для того чтобы в государстве все министерства синхронно работали, видели перспективы, и нужна общая стратегия и один координирующий орган. Наша стратегия, когда будет принята, задаст генеральную линию направления. А затем в соответствии с ней на каждый год будут разрабатываться поэтапные планы действий, в которых каждому ведомству распишут, что и в какой срок необходимо сделать для реализации стратегических установок, чтобы достичь поставленных целей.

— То есть ваш орган будет консолидирующим и координирующим в реализации этой стратегии?

— Он и есть консолидирующим и координирующим. Указ Президента №457 четко говорит о том, какие у ГСКН полномочия и функции. Мы являемся организаторами. Мы — не участники борьбы с незаконным оборотом, но определяем политику и координируем работу всех ведомств. А стратегия — это та база, та основа, которая для этого необходима.

— Может ли ГСКН давать какие-то указания, рекомендации другим ведомствам, работающим в этой же сфере, например МВД? Достаточно ли у вас сейчас полномочий?

— Указаний мы давать не можем. Ни они нам не могут, ни мы им. Но давать рекомендации как координирующий орган, согласовывать работу других служб мы можем. И последнее слово в этом вопросе остается за нами. Собрав всю палитру мнений разных министерств и ведомств, мы предлагаем Президенту, Правительству страны тот или иной путь решения проблемы, который после принятия становится государственной позицией.

Какие-то противоречия, конечно, останутся, так же, как и ведомственные интересы. Важно не дать разным службам и организациям действовать по своему усмотрению. Они должны знать, к какой цели движутся, какие правовые рычаги можно задействовать для достижения этой цели, должны быть выработаны механизмы согласования разночтений. Это, собственно, и дают нам стратегия и ГСКН.

— Не так давно вы подали в Кабмин законопроект, который предусматривает предоставление службе статуса правоохранительного органа со всеми вытекающими отсюда последствиями — наличием в ее структуре оперативных служб, следствия и т.д. Каковы, на ваш взгляд, шансы, что этот закон будет принят?

— Во-первых, законопроект был подан в соответствии с указом Президента. В нем четко написано, что нашей службе должно быть предоставлено право на осуществление оперативно-розыскной деятельности для того, чтобы эффективно бороться с предложением наркотиков. Из чего мы исходили? Не из того, как бы этому ведомству получить больше рычагов влияния. Я пришел сюда из правоохранительных органов и знаю и ту головную боль в случае предоставления ГСКН права на проведение оперативно-розыскной деятельности, и ту степень ответственности перед обществом и руководством страны, которая ляжет на наши плечи.

Но дело в том, что мы понимаем, с кем нам предстоит бороться. Мы знаем, что это зло не пассивно. Доказательством является тот факт, что специально созданное подразделение МВД по борьбе с незаконным оборотом наркотиков очень быстро потеряло способность эффективно решать поставленные перед ним задачи. Это похоже на ситуацию с врачом, который, часто контактируя с тяжелобольным, сам рискует заразиться. Мы не учли данный момент, когда создавали одно монопольное подразделение в МВД, хотя и руководствовались благородными целями. Нужно знать специфику этой работы, особенности психологии данного контингента — наркодилеров, наркоманов. Мы говорили о том, что создадим подразделение сотрудников, которых специально обучим, и они будут профессионально бороться с этим злом. Но не учли, что зло активно защищается. И первый способ защиты — сделать своими союзниками тех, кто с ним борется. В этой среде вращаются огромные деньги, что позволяет преступникам откупаться, в том числе и от представителей закона. БНОН в этом плане очень уязвим. Приходили новые министры и меняли всех поголовно, но через некоторое время они наблюдали ту же картину и опять арестовывали людей целыми отделами. Толку мало. Где же выход? Признать полное поражение правоохранительных органов?

Страны, давно изучающие эти проблемы, нашли иммунитет от такой заразы. Вопросами борьбы с наркобизнесом должны заниматься несколько правоохранительных органов независимо друг от друга. Каждый оперативный орган имеет свои источники в данной среде, свои объекты, находящиеся в разработке. Каждая служба знает своих «подопечных». А значит, любая попытка «срастания» сотрудника правоохранительного органа с наркодилером рано или поздно будет выявлена представителями другого органа.

— Которые тоже могут быть коррумпированы…

— Дело в том, что все сотрудники не могут быть коррумпированы… Когда представители одного ведомства берут под контроль наркодилера, они не знают, что его «крышует» сотрудник другого органа. Во время разработки оперативники «пасут» объект, контролируют все его контакты. И в ходе этой работы оперработник вдруг выходит… на коллегу из другого ведомства. А это скрыть уже нельзя, потому что факт зафиксирован сотрудниками наружного наблюдения, сделаны записи телефонных разговоров. Это знают уже десятки людей. А завтра сотрудники другого органа выйдут на коррумпированных коллег. Таким образом происходит взаимное очищение.

Именно поэтому мы не видели иного пути, чем нарушить существующую монополию. При этом мы также понимаем, что сегодня не так-то просто найти пару тысяч человек, которые знают оперативно-розыскную деятельность и имеют устойчивый антикоррупционный иммунитет.

На платформе «человекоцентризма»

— И все-таки не могли бы вы назвать ключевые положения будущей стратегии, в ней есть что-то принципиально новое?

— В нашей стратегии абсолютно новая платформа, ведь в Украине раньше не было ничего похожего. Мы называем ее «человекоцентризмом». В данном случае в триаде «государство — общество — человек» каждую конкретную личность, в том числе и наркозависимого, его права, свободы, здоровье мы ставим на первое место. Так уж получилось, что этот человек зависим от определенных химических веществ. Как это произошло (по неосторожности, по глупости, с помощью других людей) — уже неважно. Но то, что он оказался в этом статусе, еще не значит, что он априори преступник. Следующее в этой триаде — общество, которое государство должно защищать. Ведь наркозависимый часто не просто уязвим сам, он еще представляет угрозу своим неадекватным поведением, возможными преступными проявлениями, опасностью инфицировать окружающих сопутствующими болезнями (ВИЧ, туберкулез, гепатит).

И все-таки необходимо, чтобы мы меняли отношение к наркозависимому в обществе, чтобы его не рассматривали как преступника, как человека, который является персоной нон грата. Важна позиция понимания, терпимости, сопереживания. Тут как нигде следует вспомнить о христианских заповедях.

— Но Украина долгое время была частью тоталитарного государства. Отсюда вытекает и отношение к наркоманам — политика была направлена по большей части на наказание, общество их отторгало, эти люди изначально рассматривались как преступники и асоциальные элементы. Каким образом можно изменить эту тенденцию?

— Дорогу осилит идущий. Мы ее изменим, если будем идти по предложенному нами пути. Над проектом стратегии в ГСКН работали не один месяц, и даже не один год. Лично я к ней шел 20 лет. Изучил все существующие стратегии в США, России, Германии и т.д. Мы привлекли к работе не только наших лучших специалистов в области медицины и права, но и экспертов ООН, Совета Европы (группа Помпиду), национальных экспертов других стран. С одной стороны, плохо, что мы позже всех принимаем такой акт, а с другой — в этом есть свои плюсы, так как мы смогли учесть и сильные, и слабые стороны всех мировых стратегий, понять, что действительно эффективно и дает результат, а от чего можно отказаться. Наша стратегия получила очень высокую оценку у всех экспертов. В разработке участвовали многие общественные организации, мы проводили общественные слушания, собирали и медиков, и психологов, и социологов, и педагогов, и правоохранителей, и чиновников — и в результате получили самый надежный, выверенный документ.

Чтобы изменить отношение общества, нужно выработать соответствующую политику в государстве. По сути, новый документ — это способ поведения чиновников, это восприятие общества наркозависимых, диалог с ними. Все это выписано в стратегии, а она уже будет менять наше сознание и детерминировать наши действия.

— Она для этого задействует какие-то инструменты?

— Стратегия, как и Конституция, носит более декларативный характер, но при этом задает подзаконным актам рамки их срабатывания, детализирует, как ключевые нормы должны реализоваться на практике. В этом ее главная роль и значение. Стратегия должна многое поменять в мировоззрении чиновников, общества и в первую очередь самих наркозависимых. Мы говорим о том, что в их среде ключевым понятием остается стигма. Они загнаны в тень, воспринимают государственные структуры и общественные организации как враждебные по отношению к ним. Они прячутся еще с советской поры, когда было наказание за употребление наркотиков. О каком диалоге в такой ситуации может идти речь?! А ведь каждый наркопотребитель — это чьито сын, дочь, брат, сестра, друг!

— Кстати, ваша служба предложила отменить уголовную ответственность за хранение малых доз наркотиков для собственного употребления…

— Замечу, что речь идет об отмене не ответственности, а уголовного преследования. Получается очень странно: если наркоман успел принять дозу, то его не накажут. Если у него в кармане найдут  эту дозу, то его привлекут к уголовной ответственности. Мы говорим о том, что такой подход нужно пересматривать. Тут впору вспомнить о том, что во многих странах в таких случаях практикуется так называемая альтернативная ответственность, т.е. в случае, когда речь идет не о наркодилере, а о потребителе, вместо уголовного наказания за выявление у него, например, незначительного количества наркотического вещества для личного употребления предлагается пройти курс лечения от наркозависимости и сопутствующих заболеваний. 

Стратегия даст платформу для переработки всего законодательства. Оно станет гуманнее по отношению к наркопотребителю и будет не менее, если не более, строгим к наркодилерам. Сегодня и наркоман, и наркодилер, будучи задержанными, оказываются в равной ситуации. Последний — даже в более выигрышной, потому что у него есть средства, чтобы откупиться. А наркоман несет ответственность «за себя и за того парня». Правоохранители часто, сажая наркопотребителей, считают это борьбой с распространением наркотиков. Наша стратегия размежевывает эти две категории. Мы рассматриваем потребителя не как преступника (асоциальный элемент), а как больного.

— Но эти моменты трудно разделить. Наркомания — одновременно и медицинское, и социальное явление, и наркоман, являясь больным человеком, представляет еще и угрозу для общества.

— Да, тут, без сомнения, есть элементы, которые выливаются в асоциальное поведение. Скажем, в Германии эффективность лечения наркозависимых определяется следующим образом: до определенного времени этот человек не являлся плательщиком налогов и вдруг, с какого-то момента, начинает их платить. Значит, пошел работать, уже не паразитирует. К примеру, наркопотребитель в США, на которого распространяется действие программы заместительной поддерживающей терапии, может пойти учиться, работать, употребляя тот же метадон. Соответственно, этот человек уже рассматривается обществом не как асоциальная личность, а как больной, который находится в зависимости от определенных препаратов. Если государство заинтересовано в том, чтобы интегрировать такого человека в общество, сделать его полноценным гражданином, то должно работать над ресоциализацией, реабилитацией — поддерживать человека определенное время даже после того, как он прошел детоксикацию.

Чем еще сильна наша стратегия? Тем, что она возвращает к главной задаче, ведь каждый наркозависимый за свою жизнь «подсаживает» на наркотики 10—15 человек. Где он их берет? Среди обычных здоровых мальчиков, девочек. Нам необходимо сформировать у молодежи стойкое неприятие наркокультуры, ведь в человеке можно воспитать многое.

Борьба с наркоманией — это борьба с предложением и спросом. Раньше мы боролись преимущественно с предложением: правоохранители ликвидировали нарколаборатории, уничтожали посевы наркосодержащих растений, задерживали контрабанду. Но есть еще и борьба со спросом, для этого необходимо работать с обществом, чтобы граждане делали сознательный выбор в пользу жизни без наркотиков, осознавали всю пагубность и опасность экспериментов с наркотиками на своем здоровье. Что нужно наркодилеру? Рынок сбыта. Если здоровая часть общества будет активно отторгать наркотики, предложение не найдет спроса, и это сделает наркобизнес бесперспективным. Сегодня же, к сожалению, это все еще развивающийся и в то же время наиболее опасный и криминальный рынок.

Метадоновая терапия: за и против

— В Украине действует программа заместительной поддерживающей терапии — наркозависимые принимают метадон, бупренорфин. При этом эффективность ЗПТ вызывает в обществе массу споров: бытует мнение, что наркоманов попросту «пересаживают» с одного опасного наркотика на другой, ничуть не менее опасный.

— Лично у меня трансформация отношения к такому понятию, как заместительная поддерживающая терапия, происходила постепенно. На первых порах я находился под влиянием таких тезисов: нельзя ведь алкоголизм лечить водкой, как же можно наркоманию лечить наркотиками? Кажется, что это нонсенс. Но, когда стал общаться со специалистами, наркологами-практиками, мое отношение к этому явлению изменилось. В том же институте NIDA (США), который очень серьезно занимается исследованием наркомании, влияния психоактивных веществ на мозг, мне рассказали, что метадон, хотя и является производным опиата, все же существенно отличается от естественных опиоидов — морфина, героина. Последние дают чувство эйфории, наркотический эффект, а метадон лишь подавляет физиологическую зависимость, снимает абстинентный синдром. И есть возможность, уменьшая дозу, постепенно уходить от употребления наркотиков без проявлений ломки.

— Я что-то ни разу не слышала о наркомане, который завязал, благодаря метадоновой программе.

— А вы и не могли слышать, потому что у нас оперируют определенными цифрами, но когда я попытался разобраться, выяснилось, что эти цифры не персонифицированы. Если провели операцию, например, по замене сердца, то речь идет о конкретном человеке. Наркозависимые сегодня в Украине, к сожалению, безлики.

Вот простая ситуация: отвечающая за организацию ЗПТ в нашей стране организация «Международный альянс по ВИЧ/СПИД в Украине» постоянно обращается во все инстанции с письмами о том, что не выполняется утвержденный Президентом в 2005 году план охвата наркозависимых программой ЗПТ. Какой выход из сложившейся ситуации? Конечно же — популяризация программы среди наркозависимых и их родственников. А кто это лучше сделает, как не бывшие пациенты, излечившиеся от наркозависимости с помощью ЗПТ? Но я их не вижу. Спросите почему? Скажу вам так: к сожалению, то, как у нас воплощалась в жизнь программа ЗПТ, не дает возможности четко отслеживать ее эффективность. Ведь нельзя ограничить все одним показателем: вышел на ноль, забыл о наркотиках. Где вы видели хотя бы одного больного, которого вылечили и дали ему абсолютное здоровье? Вводя какие-то препараты, ему «посадили» печень или почки, ослабили иммунитет, но он при этом может жить, работать. А метадоновая терапия вообще не является однофакторной: излечился — не излечился. Наркоман сродни больному сахарным диабетом, которому нужно все время делать инъекции инсулина. Однако есть и отличие: человек при желании может легко отказаться от метадона. Мы можем снять физиологическую зависимость, но у человека остается привычка, психологическая зависимость. И вот для того, чтобы от нее избавиться, необходимо делать это не только с помощью метадона или бупренорфина. Должны работать психологи, социальные работники, родственники. Нужно менять наркозависимому среду. Человеку трудно бросить курить в окружении курящих. То же и с наркотиками. Возможно, родителям нужно поменять место жительства, переехать в другой город, если они хотят спасти ребенка, вырвать его из этого болота. И это тоже элемент терапии. Самый дорогостоящий элемент, с которым не сравнится стоимость метадона или бупренорфина. Но у нас о нем обычно забывают.

— Из ваших слов можно сделать вывод, что сегодня в Украине программы реабилитации и ресоциализации наркозависимых не работают. Вы считаете, в этом причина того, что ЗПТ у нас пробуксовывает?

— Действительно, анализ показывает, что ЗПТ не находит должного продолжения в реабилитации и ресоциализации. В большинстве случаев все ограничивается «скармливанием» наркоманам бупренорфина и метадона. Нам пытаются выдать элемент, часть целого за целое. Дело в том, что заместительная терапия у нас есть, а поддерживающей — нет.

Сейчас у нас вообще стараются не использовать этот термин, вместо ЗПТ говорят — опиоидная терапия. Потому что мы стали спрашивать: а где же поддерживающий элемент, вы же должны не только дать наркозависимому метадон, но и поменять окружение, трудоустроить его, поработать с родственниками? А ответить на это нечего.

— Кто в Украине реализует эти программы?

— Врачи на базе определенных клиник при участии общественных организаций, таких как уже упоминавшийся мною «Альянс» и другие.

— Кстати, есть мнение, что лоббируют метадоновые программы фармацевтические фирмы, которым они выгодны. Вы с этим согласны?

— Фармацевтические фирмы всегда заинтересованы в том, чтобы сбыть свою продукцию, будь то наркотики или средство от прыщей или изжоги. Для них главное — продать. Поэтому они будут лоббировать любой препарат. Вы включите телевизор и посмотрите рекламу. В аптеке раньше было несколько десятков препаратов, а сейчас все прилавки завалены, глаза разбегаются от такого изобилия. Но сколько бы ни рекламировали тот или иной препарат, если я знаю, что он мне не нужен, я его не куплю.

Увы, приходится констатировать: ЗПТ в Украине не работает, и дело тут не в метадоне или бупренорфине. Мы с коллегами советовались, что делать, как найти выход из ситуации. И вроде бы нашли. Сейчас запускаем 2—3 пилотных комплексных проекта ЗПТ в том виде, в каком она должна быть в идеале.

За наркотиком — в аптеку

— Расскажите подробнее об этих проектах. Кто их финансирует?

— Нам помогают международные организации. В частности, у нас достигнута договоренность с Управлением по наркотикам и преступности ООН, со Всемирным банком. Мы планируем собрать фокусные группы, в них будут представлены врачи — и наркологи, и те, кто лечит СПИД, туберкулез, гепатит С, и психологи, и правоохранители, которые должны отслеживать поведение наркозависимых, и социальные работники, которые должны помочь им трудоустроиться и социализироваться.

Сначала нашим специалистам прочитают лекции в Украине, потом мы отправим их за рубеж, чтобы они воочию увидели, как работают аналогичные центры там. В качестве контрольных планируется взять 2—3 группы по 100 человек, работа с которыми будет вестись по всем канонам ЗПТ. Параллельно будем наблюдать еще две сотни человек, которые добровольно лечатся без метадона, бупренорфина, посмотрим на их результаты. Возьмем еще столько же тех, которые отказываются от лечения и идентифицируются как наркопотребители со стажем, и также отследим их поведение, отношения с законом.

И в итоге определим, сколько людей, лечившихся по той или иной программе, завязали, сколько уменьшили дозу, сколько пошли работать, учиться, посещают пункты ЗПТ и все еще потребляют метадон, отказавшись от незаконных наркотиков, у кого есть конфликты с законом, вылечили ли они туберкулез, гепатит и т.д. Сколько человек умерли, излечились, у скольких диагностированы новые болезни. И в итоге сравним результаты и придем к какому-то выводу. Тут очень простая технология, но мы хотим ее применить на практике.

В США участниками таких программ становятся больные СПИДом наркоманки, которые находятся на метадоновой программе и рожают потом здоровых детей — не наркоманов, не ВИЧ-инфицированных. Этим женщинам помогают с жильем, работой, социализацией.

— Это, конечно, замечательно. Но, насколько я знаю, в США действуют постоянные государственные программы. А у нас, скорее всего, это будет разовая акция...

— Мы хотим показать, что это можно и нужно делать. А наносное, блеф можно отбросить, чтобы не тратить на это средства и силы.

— Но такие программы достаточно дорогостоящие. Думаете, государство выделит деньги на реабилитацию наркозависимых?

— Если в государстве научатся считать, то да. В США, например, считать умеют. Американцы вообще прагматичные люди. И они подсчитали: содержание одного наркозависимого в тюрьме в год обходится дороже, чем содержание на государственном пансионе одного студента Гарвардского университета. То есть идти путем репрессий, наказаний и отправления наркопотребителей в места не столь отдаленные — неэффективно и разорительно для общества. Думаю, мы тоже должны это понять.

Если исходить из тезиса, что наше государство жадное или бедное… Что ж, если поумнеем, то не будем такими бедными. Мы просто не хотим считать. Мне иногда действия наших госструктур напоминают поведение 5-летнего ребенка, которому не хватает 5 копеек на мороженое, он идет по улице, ищет мелочь, вдруг видит червонец, переступает через него и идет дальше в поисках 5 копеек. Он же монетку ищет, а не бумажку. Увы, наши чиновники в погоне за монетой порой не видят под ногами купюр.

Если человек спасен, возвращен к нормальной жизни, это означает, что многие угрозы для здорового общества сняты, устранены риски инфицирования других людей и рецедивов криминального поведения наркозависимых. Мы этого не учитываем.

— Я слышала, что в последнее время традиционная инъекционная наркомания начинает уступать позиции так называемой аптечной. Это действительно так?

— Дело в том, что в последнее время появляется все больше медпрепаратов, которые синтезируются, в том числе и из компонентов психоактивного действия. При правильном применении — это лекарства, и порой очень необходимые. Вместе с тем развивается не только наркология, но и знания о том, как можно выделить из этих лекарств психоактивную составляющую. Информацию об этом можно найти даже в Интернете. Ненужные компоненты отсекаются, а нужное вещество собирается в такой концентрации, которая может вызвать наркотическое воздействие.

Тот же дезоморфин, или «крокодил», как его называют наркоманы, делается на основе медицинских препаратов с содержанием кодеина. А кодеин содержится во многих обычных лекарствах: сиропах от кашля, таблетках от головной боли и т.д. Мы сначала пошли по пути уменьшения количества активного вещества в единице препарата. Если, к примеру, раньше кодеина было 30 единиц в таблетке, то теперь его потолок — 10. Если раньше достаточно было 4 таблеток, чтобы получить 120 единиц и наркотический эффект, то сейчас для этого нужно 12 таблеток. А каждая таблетка имеет свою цену.

Приведу статистику Минздрава: за последние 10 лет аптечная наркомания возросла в 5 раз, а опиоидная на 10% сократилась.

Почему аптечная наркомания набирает обороты? Потому что это доступно и безопасно. Можно прийти в аптеку и без проблем все купить. Существует несколько возможностей, чтобы устранить фактор доступности и сократить немедицинское потребление таких препаратов. Это возможность рецептурного отпуска лекарств, или предметно-количественного учета, когда заводятся специальные реестры и в них регистрируется, кому сколько этих медикаментов продано.

Только такие рекомендации создадут неудобства для законных потребителей, которым придется получать рецепт, чтобы купить микстуру от кашля. В селе это может быть сложно.

Какая задача стоит перед нами? Обеспечить доступность препаратов для больных, нуждающихся в них, и исключить возможность потребления таких препаратов теми, кому это не положено. И мы не должны эту грань переступать. Поэтому мы вместе с Минздравом, учеными, наркологами, общественностью, фармацевтами стоим перед проблемой, думаем, как найти выход из сложившейся ситуации.

— Каковы критерии для изменения перечня наркотических веществ?

— Каждый раз надо находить баланс. И мы его ищем.

Какова процедура? Есть научно-экспертный совет при ГСКН. Прежде чем принять решение и внести любой препарат в список подконтрольных веществ, мы проводим консультации со всеми — Академией наук, учеными, министерствами, ведомствами. И после этого выносим решение на Кабмин — уже согласованное, со всеми визами. Тем не менее бывает так, что мы «отыгрываем» назад и исключаем вещества из списка, если выясняется, что они не являются предметом активного употребления наркозависимых, но при этом из-за их отсутствия страдают больные. Например, амитриптилин, который важен для больных депрессией, мы недавно исключили из перечня подконтрольных препаратов.

— Украина считается одним из лидеров по количеству наркозависимых на постсоветском пространстве, при этом, по мнению специалистов, проблема еще и в том, что у нас много скрытых наркоманов. Официальные цифры не всегда соответствуют реальной картине. Не могли бы вы привести статистику и ознакомить нас с оценками экспертов — сколько у нас в действительности наркоманов?

— Согласен, статистика не всегда отвечает действительности. Я очень осторожно пользуюсь цифрами, потому что знаю им цену.

Иногда они отличаются в десятки раз, в зависимости от того, кто говорит. Хотя к определенной усредненной статистике мы стараемся приблизиться. Но нам надо очень хорошо проводить мониторинг, чтобы получить объективные цифры. Ибо, если мы не знаем, кто по ту сторону баррикад, каковы размеры угрозы, — с чем тогда бороться?