Мета – в праві

Рудольф фон ІЄРІНГ: «Оборот немислимий без винагороди, право і держава — без примусу»

Вот картина общества, ежедневно раскрываемая перед нами действительностью: неутомимо движутся по разным направлениям тысячи валов, колес и ножей огромной машины, без всякой видимой зависимости друг от друга, как будто все они существуют для самих себя, находясь как бы во враждебном отношении друг к другу, как бы стремясь к взаимному уничтожению, а между тем все они действуют в строгой гармонии, по единому плану, и у всех у них одна конечная цель. Что же приводит элементарныя силы общества к обязательному для них порядку и совместной деятельности, кто указывает им их пути и задачи? Машина должна повиноваться мастеру, механика дает ему средства принудить ее к тому.

Соціальна механіка

В мире нет ничего более достойнаго удивления, как дисциплина и укрощение человеческой воли, осуществление которых выражается словом «общество». Существует ли социальная механика человеческой воли? Если бы ея не было, кто поручился бы пред обществом в том, что когда-либо нужныя ему силы не уклонятся от своего назначения или не получат направление, противное целям общества, что на том или на другом пункте великаго целаго воля не восстанет против роли, назначенной ей именно на этом пункте, и чрез то не остановит весь механизм? Каждое социальное расстройство представляется лишь исканием лучшаго порядка, анархия может быть только средством, целью же никогда; она — нечто преходящее, а не постоянное, и борьба анархии с обществом всегда кончается победою последняго.
Все это значит только одно: общество имеет принудительную силу над человеческою волею, для принуждения человеческой воли имеется социальная механика, подобно тому как для управления машиною — механика физическая. Эта социальная механика тождественна с учением о двигателях, посредством которых общество для своих целей приводит в движение волю, короче, она — учение о двигателях социальнаго движения.
Таких двигателей четыре. Мотивом и предположением двух из них служит эгоизм; я называю их низшими или эгоистическими двигателями; они суть вознаграждение и принуждение. Без них общественная жизнь немыслима, оборот немыслим без вознаграждения, право и государство — без принуждения, поэтому они служат для нас представителями элементарных двигательных сил общества, необходимыми и неизбежными условиями его существования, хотя бы в самом неразвитом и несовершенном их состоянии. Этим двигателям противополагаются два другие, мотивом и предположением которых является не эгоизм, а, наоборот, отрицание его в видах общественной пользы, и которыя я вследствие того, что они действуют не в низшей области чисто индивидуальных, а в высшей сфере общих целей, называю высшими или нравственными социальными двигателями. Последний термин объясняется тем, что общество, как я покажу впо¬следствии (гл.IХ), есть источник нравственности. Двигатели эти — чувство долга, т.е. гармония личной воли с требованиями общества, выраженными (право) или невыраженными (нравственность, мораль) в форме закона, и свободное самоотречение, простирающееся дальше требований общества. Первое — проза, второе — поэзия нравственности.
Из двух эгоистических двигателей принуждение в психологическом отношении занимает низшую ступень. Вознаграждение стоит (в том же отношении) выше, так как апеллирует к свободе субъекта и ждет результатов исключительно от его свободнаго решения; относительно лениваго оно не достигает цели, между тем как принуждение действует и на него; напротив того, принуждение ограничивает свободу (психологическое принуждение) или совершенно исключает ее (механическое принуждение); оно затрагивает, так сказать, самыя низкия басовыя струны человеческой природы.
Но мы должны рассматривать оба указанные двигателя не с точки зрения их психологическаго воздействия на личность, а со стороны их практическаго значения для общества. При измерении по такому масштабу социальнаго склада обоих мотивов не может подлежать сомнению, что социальная организация вознаграждения (борот) окажется стоящей ниже социальной организации принуждения (право и государство) и что поэтому изложение, поставившее себе задачею восходить при исследовании общества от низшаго к высшему, должно начать с оборота, как это и будет нами сделано.

Оборот

Оборот есть организация обеспеченнаго удовлетворения индивидуальных потребностей, основанная на вознаграждении. Такое определение заключает в себе три момента: индивидуальная потребность в виде мотива, вознаграждение как средство и организация их взаимнаго друг к другу отношения как форма оборота. Организация эта более всякаго другаго явления человеческаго мира представляется естественным продуктом свободнаго развития цели; это не логическая диалектика понятия, в которую я не верю, но практическая диалектика цели, которая, под влиянием вышеупомянутых двух факторов — потребности и вознаграждения — прогрессивно развивается до неизмеримаго богатства форм. Эти последния мы обозначаем одним словом: «оборот»…
Политико-экономическая сторона вопроса не входит в мое исследование, отличающееся исключительно социальным характером, т.е. для меня важно только то, на каких учреждениях основано в обществе обеспечение удовлетворения индивидуальных потребностей, а не то, какими законами регулируется движение оборота. С первою из этих задач неразрывно связана юридическая форма предмета.
Руководящей точкой зрения нашего последующаго изложения неизменно должно быть обеспечение удовлетворения человеческих потребностей; это масштаб, по которому мы должны измерять все, с чем встретимся. Потребность есть нить, посредством которой природа привлекает человека в общество, посредством которой она осуществляет два основныя начала всякой нравственности и культуры: каждый существует для мира, и мир существует для каждаго <…>.
Простейшею формою удовлетворения потребностей как для человека, так и для животных является удовлетворение их собственными силами. Но между тем как у животных потребности соответствуют вполне силам, у человека нет такого равновесия, и именно эта несоразмерность, эта недостаточность его собственных сил служит средством, с помощию котораго природа заставляет его быть человеком, т.е. стремиться к человеку же и достигать в сообществе с другими целей, которыя недоступны ему одному. В его потребностях природа дала ему указание на мир и ему подобных. Посмотрим, каким образом он пользуется этими последними для удовлетворения своих потребностей.

Недостатність благовоління для мети обороту

Благоволение и благодеяние есть желание блага и делание его другому ради его самого, а не для собственной пользы и, таким образом, предполагает идею бескорыстия, индифферентизма. Невозможность построить на этом мотиве систему оборота до такой степени очевидна, что на доказательство этого не стоит тратить слов. Но тем самым еще не исключается известная, хотя и ограниченная, функция благоволения в осуществлении цели оборота. Посмотрим, так ли это и в чем именно состоит такая функция.
Если бы вопрос поставлен был таким образом: «Каковы размеры юридической области благоволения?», то мы должны были бы ответить: «Таковы же, как и размеры области эгоизма, потому что схема безвозмездных (щедротных, основанных на услуге, дружбе) сделок совершенно совпадает со схемой сделок возмездных (эгоистических, деловых)».
Сделки перваго столбца не связаны ни с каким другим предположением, кроме денег: кто больше заплатит денег, тот и получит вещь, все равно, известен ли он лично или нет; напротив, сделки втораго столбца предполагают известныя личныя отношения или свойства, которыми и мотивируется такой акт благоволения. (В особенности отношения дружбы. Этот момент чаще указывается римскими юристами при упомянутых сделках.)
При всяком действии со стороны другаго для удовлетворения наших потребностей инициатива исходит от того, кто ощущает эту потребность, и носит название при деловых сделках спроса, при сделках, основанных на услужливости, любезности, — прось¬бы, а при благодеяниях — прошения милостыни; этими тремя выражениями до¬статочно указывается и различие между личными отношениями во всех трех случаях.
Спрос, рассчитывая вообще лишь на склонность другой стороны к вступлению в сделку, не требует, подобно двум другим формам, инициативы какого-либо особаго индивидуальнаго отношения или качества. Просьба, мотивированная лицом, ее заявляющим, бедностью, нищетою, называется прошением милостыни, а исполнение ея — подаянием (юридически не отличающимся от дара, donatio); уже в унизительном смысле этих названий заключается непригодность такого рода помощи для целей оборота. Помощь, купленная унижением личности, прямо противоположна тому, что, как мы увидим впоследствии, составляет прекраснейшую и высшую цель оборота — независимости личности. Вышеуказаннаго унижения, правда, не существует при просьбе, но просьба имеет тесную область как в личном, так и в вещном отношении; не обо всем можно просить — есть предел, за которым просьба превращается в прошение милостыни.
Просить можно не всякаго, если только содержание просьбы не ограничивается такими услугами, которыя каждый может оказать без малейшаго труда: услугами в дороге, просьбой о сообщении сведений, известием и т.п. Такия услуги не предполагают определенное лицо и в этом смысле стоят наряду с исполнением обязательств в области оборота — каждый может их требовать и быть уверенным в том, что они будут ему оказаны, исполнены. Но, с другой стороны, внутреннее содержание этих услуг так бесконечно ничтожно, что они совершенно исчезают перед богатством целей, которым должен удовлетворять оборот. За пределом, где оканчивается этот ничтожный размер содержания, просьба об услугах, осно¬ванных на благоволении, и надежда на их исполнение связаны с индивидуальными, личными отношениями (дружбы, соседства, знакомства, зависимаго положения и т.д.), и даже при наличности таких отношений область упомянутых услуг все еще так ограничена, что становится очевидною невозможность основать какую-либо из целей оборота на самоотречении (услужливость) вместо вознаграждения.
Изложенная теория истекает из наблюдений над современным состоянием оборота; в наше время деньги совершенно вытеснили безвозмездныя услуги. Но не всегда же было так, было время, когда услуги, которыя мы теперь можем получить только за деньги, оказывались даром, и притом даже не при наличности таких особенных личных отношений, а без¬у¬словно, без всякаго ограничения, когда, следовательно, услужливость представляла собой фактор гражданскаго оборота, его функцию. Такое состояние оборота можно встретить еще и теперь у народов нецивилизованных, а в известном направлении (именно по отношению к гостеприимству) даже у народов цивилизованных, но в странах малонаселенных.

Винагорода ідеальна й економічна

Различие между трудом возмездным и безвозмездным совершенно совпадает в Древнем Риме с разницею между трудом умственным и физическим: только последний имеет право на вознаграждение. Воззрение, лежащее в основе такого взгляда, не исключительно римское — оно встречается у всех народов и у отдельных личностей, стоящих на низкой ступени развития, так как представляет собою лишь выражение свойственнаго им грубо материальнаго взгляда на вещи в применении этого взгляда к понятию о труде.
Физический труд есть факт, доступный чувственному восприятию всякаго: субъект, который берется за такой труд, чувствует его, всякий посторонний видит не только самый акт работы, но и продукт ея, тот след, который она по себе оставляет. Только эта работа имеет право на вознаграждение, частью потому, что она только достается потом, частью же по той причине, что только она делает и созидает (shafft). (Schaffen — созидать, делать; отсюда Geschaft — дело, для обозначения постояннаго, обычнаго, производительнаго, созидающаго труда).
Достойно внимания филологическое родство между словами, обозначающими труд и обозначающими имущество. Наоборот, умственный труд не признается вовсе работой, он не заставляет напрягаться, он не утруждает, не утомляет, он ничего не созидает, не «делает», не представляет собою «дела», а скорее безделье, развлечение; он существует для того, кто имеет досуг, тогда как дело (negotium) — недосуг — исключает собою досуг (otium). По какому праву может рассчитывать на вознаграждение человек, котораго весь труд состоит в мышлении и который не дает нам ничего, кроме слов? Слова не стоят денег, они оплачиваются тою же монетою, т.е. за слова — слово спасибо.
В Древнем Риме взгляд этот доводился до такой крайности, что считалось да¬же постыдным принимать плату за умственный труд; оплачивалась только работа, произведенная руками, но зато именно она и презиралась. Получаемое за работу вознаграждение (merces) ставит ее наравне с товаром (merx); работа выставляется на продажу (locatur) и покупается как товар. <…> Служба свободнаго гражданина выражается в деятельности умственной, духовной, а не материальной и предлагается не за плату, а из благорасположения, благоволения (gratia), безвозмездно (gratis); она представляет собою вид услужливости, свойственной человеку свободному и налагающей на другую сторону лишь обязанность благодарить. Munus может отплачиваться, иногда даже и деньгами, но это не будет merces, a honor, honorarium — почетный подарок, нисколько не обидный для чести той и другой стороны.
Если для подобных услуг необходим известный навык, особое знание, то они представляются отличием, преимуществом, добродетелью (ars), украшающими свободнаго гражданина (ars liberaus); усилие, которое он прилагает для приобретения такого знания, такой добродетели, будет не labor, opera, a studium — занятие, являющееся само по себе целью, совершенно свободное и добровольное.
Таково древнеримское воззрение. Земледелие, денежныя операции, оптовая торговля — занятия приличныя; на всяком же другом промысле лежит пятно. Умственная сила, талант, знание суть блага, которые каждый, дорожащий своею честью, должен предоставлять в распоряжение своих сограждан и государства безвозмезд¬но. Государственный сановник жалованья не получает (за исключением низших долж¬ностей, которыя оплачиваются жалованьем в том случае, если их не занимают государственные рабы); магистратура — звание вполне почетное (honores). Равным образом и столь бесконечно важное для римской жизни звание юрисконсульта (jurisconsultus) исключает собою всякую идею о возна¬граждении.
Что побуждало, однако, римлянина к подобному безвозмездному служению? Благоволение, индифферентизм? Нужно слишком мало знать римлян, чтобы этому поверить. Нет, и тут о возна¬граждении не забывал римлянин, но состояло оно для него не в звонкой монете, а в благе, которое для людей высших сословий представляло такую же привлекательность, как деньги для низших классов: благо это — почет, значение, популярность, влияние, власть. Вот та плата, которую знатный римлянин всегда имел в виду, делая что-либо для народа, и этою платою измерял он достоинство той или другой магистратуры; поэтому-то чисто церковныя должности, например rex sacrorum, flamines и т.п., не дававшия никакой власти, представляли для него столь мало привлекательнаго, что в то время, когда по отношению к honores люди добивались должностей, на церковныя должности приходилось искать людей.
Итак, не в самоотречении, а в хорошо известном нам эгоизме заключалась для Рима гарантия столь необходимых для государства и общества безвозмездных услуг, и лишь вознаграждение, которое имели в виду римляне, носило на себе характер не экономический, а идеальный. Конечно, это столь чуждое нам явление такого широкаго и столь правильно поставленнаго социальнаго движения, совершенно независимаго от прозаическаго влияния денег, производит на нас особенное, чарующее впечатление; но рядом с идеальной стороной дела не следует упускать из вида и его не столь светлой изнанки.
Обязательное, постоянное занятие, приносящее лишь почет, но не дающее хлеба, недоступно для человека беднаго, лишеннаго средств. Так было и в Риме: государственная служба и юриспруденция фактически сделались монополией богатых. Один из замечательнейших юристов начала императорской эпохи (Masurius Sabinus; l. 2 §47 de О.J. (1, 2)), который, не имея состояния, посвятил себя науке, должен был искупать свою ошибку в выборе призвания тем, что принужден был принимать вспомоществования от своих слушателей; там, где наука не успела еще завоевать своего права, т.е. притязания на вознаграждение, подачки из милости заступают место права.

Грецький переворот в оплаті

Несовершенство такого порядка вещей подготовило прекращение его и замену другим: переход к системе вознаграждения был громадным шагом вперед в социальном отношении. Греческие учителя по различным отраслям науки и искусства, которые массами стекались отовсюду в стены всемирнаго города за поисками счастия, — все они, правда, приносили с собою большия знания и искусныя руки, но вместе с тем пустые карманы и алчный желудок; нужда за¬ставила их, презрев пред¬убеждение римскаго общества, брать деньги за преподавание. Так впервые они приучили римлян к невиданному у них дотоле зрелищу науки, протягивающей руку за возна¬граждением; им, этим греческим учителям, принадлежит за¬слуга (потому что в действительности это заслуга) победы над общественным предрассудком Рима и завоевания наук и искусству на римской почве их правоваго положения.
Так, мне кажется, можем мы выразиться, потому что право не применило к науке и искусству унизительную форму actionis locati с ея merces, а выработало новую, самостоятельную форму: extraordinaria cognitio претора для взыскания гонорара. Этим наглядно выразился в процессе тот факт, что науку и искусства не следует ставить на одну линию с ремеслом. За гонораром от частных лиц последовало жалованье учителям от государства и общины.
Переворот этот не мог пройти бесследно и для юриспруденции. Греческое влияние внесло в сферу ея расчленение занятия правом, неизвестное в древния времена, — именно разделение на практическую или деловую и чисто научную или теоретическую разработку права. Первую представляет нам pragmaticus, юрист с греческим названием, по греческому образцу, сорт юриста, вовсе неизвестный Древнему Риму. Это делец, который за деньги готов на всякую услугу, вызываемую последствиями гражданской сделки; он — юридический комиссионер, или агент, человек на все руки.
Представителем втораго вида служения праву является пред нами юрист с римским именем jurisconsultus, юрист римскаго стиля, человек науки, который твердо держится древнеримских традиций, относится с презрением к обращению науки в источник приобретения и сам всегда безвозмездно готов к услугам каждаго, кто захотел бы воспользоваться его советами или наставлениями. Такой юрист стоит вдали от рыночнаго шума и суеты деловой жизни, с достоинством ожидая того момента, когда к нему обратятся; его высоко ценит общественное мнение и ставит неизмеримо выше юристов-практиков, работающих из-за куска хлеба.
Высшею целию его честолюбия в императорскую эпоху было получить jus respondendi, обращавшее его в официальный юридический оракул народа. Несовместимость вознаграждения с научным призванием юриста была для римских ученых права такой неоспоримой аксиомой, что даже в III веке императорской эпохи, когда упомянутый переворот давно уже свершился во всех других отраслях науки, один из юристов все-таки отказал преподавателю юриспруденции в праве требовать вознаграждение (Ulpian в l. 1 §4, 5 de extr. cogn. (50, 13))... Допускается как для философов, так и для юристов принятие лишь добровольно приносимаго гонорара. Даже государственное жалованье, которым давно уже пользовались все состоявшие на общественной службе учителя, и то было недоступно для преподавателя-юриста еще во время Константина и, по-видимому, было введено лишь в период упадка, от Константина до Юстиниана. (В l. 6. Cod. de profess. (10, 52) имп. Константина, где под mer¬cedes ас salaria следует разуметь не гонорар, как полагали глоссаторы, а государственное жалованье).
Передержка отпускаемых Сенатом сумм на народныя зрелища со стороны эдилов, которые этот, нередко громадный, дефицит должны были пополнять из собственных средств, сделалась в последнем веке республики до того обычным явлением, что всякий, кто не желал потерять расположения к себе народа и тем отрезать себе всякий путь к дальнейшей политической карьере, должен был, заняв должность эдила, не скупиться и не считать денег, хотя бы для этого пришлось пожертвовать всем состоянием. Зато народная мораль разрешала ему на должности губернатора провинции вознаградить себя за понесенные им ущербы по должности эдила. По праву, как губернатор, он получал лишь единовременно известную сумму (vasarium) на приобретение приличной его званию обстановки, причем в древнейшия времена получал эту обстановку натурой.
Императоры признали более целесообразным оставить за собою право расхищения провинций и с этою целью откупались от невыгодной для них конкуренции губернаторов в таком расхищении назначением им огромнаго содержания. Таково происхождение установившагося впоследствии жалованья за государственную службу, которое вскоре распространилось на всех императорских чиновников, между тем как относительно республиканских магистратов, совершенно потерявших всякое значение, все осталось по-старому.
Результатом изложеннаго оказывается, что римское общество, предоставлявшее в течение целых веков за необходимый для него труд вознаграждение лишь идеальное, тем не менее, в конце концов должно было призвать на помощь вознаграждение экономическое.
Возвратимся за сим к продолжению нашего исследования. Результат предшествующаго изложения нашего предмета — чисто отрицательный: услужливость, бескорыстие, благоволение не обладают способностью быть двигателями гражданскаго оборота.
Этим единственным двигателем остается эгоизм.
Но эгоизм в гражданском обороте имеет одинаковое значение с принципом возмездности.

(Далі буде)

Друкується зі скороченнями. Стилістичні, лексичні, синтаксичні й орфографічні особливості тексту збережені. Підзаголовки — редакції.