Маленька сповідь безпартійного більшовика
«Прошу виправити помилку, властиву тій роботі, яку вам доводиться виконувати»
90 років тому, в 1920-му, після евакуації білих з Криму в європейській частині колишньої Російської імперії завершилася громадянська війна. Вона понівечила долі не тільки переможених, а й переможців.
Про це свідчить сповідь рядового більшовика, що вражає своєю щирістю і точністю, яку кореспондентка «Власти» Світлана Кузнецова знайшла в документах Йосипа Сталіна.
«Оригінально безглуздим буває збіг обставин»
«И все-таки какая нелепость! Я в мало кому известной, сибирской деревушке в положении административно высланного по ст.97 УК. Как это случилось? Волей каких причин и следствий я на девятом году от Октября превратился в уголовного преступника?» Так починалася «Маленька сповідь» колишнього комуніста Георгія Кудрявцева (партійний псевдонім Фомін), відправлена ним Й.Сталіну в 1926 році.
На тлі заплутаних і малограмотних звернень до очі¬ль¬ника РКП(б) його послання вирізнялося чіткістю викладення, а головне — дивовижною точністю спостережень і опису громадянської війни й життя в перші роки радянської влади. На відміну від переважної більшості інших авторів звернень, Г.Кудрявцев не наголошував на своїй невинуватості, а намагався зрозуміти причини того, чому він опинився в незавидному становищі. Він почав свою «Маленьку сповідь» з дитинства, звичайного для тих років: «Несколько слов о семье, в которой я родился (1900 год, 22 марта). Я родился в семье еврея традиционного, мещански ¬честного, в делах щепетильного и чистоплотного, и еврейки, женщины души доброй, нестерпимо терпеливой и все отдавшей детям. Матери мы, дети, обязаны воспитанием и образованием, полученным в большом городе Киеве.
Брат Лева — человек ¬нервный, часто болеющий. Парень хороший, чистый и по сей день безукоризненно честный. С 16 лет занимался общественной работой, с 1916 года политикой не занимается, нервы не пущают. Безусловно, элемент сочувствующий. Живет при стариках (кстати, отцу лет 75, матери 67). Кроме того, служит и учится. Он почему-то все учится — третий факультет кончает.
Брат Миша. Знаю его и помню плохо. Был революционер и отважный. Принимал участие в революции 1905 года, состоял в РСДРП(б). Из-за него у нас бывали обыски: дома ночевал он редко. Во время одного обыска я, малый лет семи, спрятал его револьвер в раковину в уборной, чем впоследствии крепко гордился. Умер от тифа в 1908-м, 21 году от роду.
Еще брат Михаил, так он в Америке, с 1903 года о нем ничего не знаю. Братья Гриша и Рувим, первый лет 50, второй — 43-х, цивилизованные обыватели (большую часть жизни служили в крупных сахарных конторах).
Сестра Поля замужем за доктором, коммунистом. Индивидуальностью наделена незаурядной сестра Анюта (замужем за инженером, профессором). Сестра Ревека замужем за вечным служащим сахарного завода. Сестра Соня замужем за бухгалтером. Вот, собственно, и вся наша семейка». (Тут і далі орфо¬графічні, лексичні та стилістичні особливості тексту збережені. — Прим. ред.)
Не надто вирізнявся і його шлях у революцію: «Физически я был парень здоровый и крепкий. По характеру горячий и решительный. Способности имел всеми хвалимые. Знания — образование средней школы. Взгляды, определенно, революционные. Знакомство с теорией слабое, но утверждаю: с ранних лет старался объяснить мир и всегда приходил к революционным заключениям, впоследствии убедился, что все самостоятельно выработанные взгляды почти полностью совпадают с теорией революционного марксизма. В партию вступил в январе 1918 года. Принимал участие в бою против юнкеров. Получил легкое ранение в рукопашном бою. Состоял в Демеевской дружине. В подполье разносил литературу».
«Бив терпляче ручкою нагана по голові»
Наступний етап революційного життя Г.Кудрявцева-Фоміна був пов’язаний зі знаменитим у ті часи батьком Василем Боженком. Велика радянська енциклопедія повідомляла про нього: «Боженко Василь Назарович (1871—21.08.1919), герой громадянської війни на Україні. Член КПРС з 1917. Народився в С.Бережинка Херсонської губернії в сім’ї селянина. Брав участь у російсько-японській війні в чині фельдфебеля. У 1907 засуджений до трьох років тюрми за революційну діяльність. У 1915—1917 працював у механічних майстернях у Києві. Після Лютневої революції член Київської ради, з жовтня 1917 командував загоном червоно¬гвардійців, брав участь у боях проти військ Центральної ради в січні — березні 1918 і німецьких інтервентів. У 1918 брав участь в органі¬зації партизанських загонів на Україні, потім командував Таращанським полком (пізніше бригадою) 1-ої Української радянської дивізії (пізніше 44-ою стрілецькою), відзначився в боях проти інтервентів і петлюрівців. Помер від хвороби, похований у Житомирі».
Проте в «Маленькій сповіді» про героя громадянської війни розповідалося зовсім інше: «1919 год. Кажется, в январе состоялось вступление в Киев Таращанского полка батьки Боженко. В этот полк были направлены для работы в трибунале т.Неверов и я. С того дня я несколько лет сгорал лихорадочным революционным огнем: смысл жизни легко и полно открылся для меня. Я вступил в революцию с достойной эмоциональной и психической конструкцией.
С юношеским энтузиазмом мы принялись за следовательскую работу. Находились мы (Неверов и я) на линии боевого огня, так как батька таскал нас с собой. Надо признаться, что только любовь батьки спасла нас от опасностей предательской расправы и вообще определяла существование трибунала. Иногда батька расправлялся с преступниками самостоятельно: бил терпеливо ручкой нагана по голове виновного с криком: «Стерва, в мать, в Бога, позоришь революцию!» После минутного упражнения наганом череп не выдерживал — и человек падал замертво. Тяжелая рука была у батьки Боженко».
Як свідчив Г.Кудрявцев, партизани батька Боженка, м’яко кажучи, мало відрізнялися від бандитів, котрі виступали під іншими прапорами: «Первый конфликт с партизанами у меня произошел после расправы батьки с эскадроном партизан из-за зверских грабежей в Казатине. В полку пошел слух, что орудует коммунист с бородкой, к счастью для меня, я носил русскую фамилию и благодаря бородке не был похож на еврея. Второй конфликт на вокзале в Жмеринке. Первый батальон бросился разламывать вагоны, вытаскивать мануфактуру, вино, спички, табак и прочие блага. Я был один и все же имел юношескую наивность броситься к воякам с просьбой прекратить грабеж, взывая к сознательности, революционному долгу и прочим тогда для меня святым лозунгам. Побежал к батьке, уговорил его прекратить грабеж, а захваченные ¬маршруты отправить самому Ленину в Москву от батьки Боженко».
Проте такий результат, як писав Г.Кудрявцев, не влаштував партизанів: «С тех пор первый батальон искал случая со мной расправиться. В тот же день вечером получил заявление об ограблении жмеринского казначейства. Две недели расследования установили виновников: комбат 1, комротой того же батальона в компании с несколькими партизанами. Что делать? Совещался с председателем и членами трибунала. Первый — ничтожество, второй — рабочий, сибиряк, малограмотный, но человек справедливый и воли непреклонной, третьего даже не помню. Решили нажать на батьку.
Я произвел арест нескольких виновных, но вечером партизаны были насильно отпущены, а меня комбат 1 и комротой разыскивали, «щоб пристрелить бородатого чорта». Ночью человек пять взломали дверь, ворвались в дом, а мы (Неверов и я) — через окно, забор и дальше. На другой день в меня стреляли из-за угла. К удаче — неудачно. Батька меня не замечал, а в преследовании комбата он видел угрозу своему положению. Дело об ограблении казначейства было прекращено, а мне предложили незаметно уехать. Впервые у меня появилось чувство преследуемого».
Вимушений від’їзд завадив авторові «Маленької сповіді» стати свідком кончини батька Боженка. Хвороба його, що почалася в липні 1919 року, як розпо¬відали соратники, була ви¬кликана вживанням французького коньяку, захопленого партизанами в Шепетівці. Хто саме отруїв напій і чим, так і залишилося невідомим: батько наказав вилити його залишки, і медики не змогли встановити, чи була це отрута. Лікарі сподівалися, що міцний організм В.Боженка зможе подолати наслідки отруєння, проте їхні надії так і не виправдалися.
«Рота ГубНК охоче взяла участь у погромі»
Г.Кудрявцев тим часом опинився у Вінниці і, як багато більшовиків того часу, працював цілодобово і на різних фронтах: «Направляют для работы в губчека. В губчека предложили работу следователя. Через неделю — заведующий секретно-оперативным отделом. Со свойственной мне горячностью я принялся за организацию губчека. Вы¬брали в совет, в губисполком, в губком.
Я начинал тяготиться работой в чека, члены коллегии были преступниками, а некоторые даже предателями. Мне еще не верили в губкоме настолько, чтобы на основании моего заявления снять всю коллегию; да и заменить было некем. Получил губотдел юстиции и ушел из губчека. Внутреннюю борьбу преодолел. Хотя тогда был приемлемый и хороший момент для самоубийства.
Начались крестьянские восстания и еврейские погромы. Взывал о помощи город Могилев-Подоль¬ский… Мне напечатали мандат особо уполномоченного по установлению сов. власти в Могилеве-По¬дольс¬ком».
Тут більшовикові Г.Кудрявцеву знову довелося зіткнутися з червоними партизанами та їхнім способом життя: «Положение следующее: в городе действительный хозяин Чабан, предводитель вооруженных до зубов и десен партизан Немии и Медии. Не сегодня-завтра начнется резня евреев и коммунистов. Батальон губвоенкомата разложился. Рота губчека охотно приняла участие в погроме. Приступил к организации уезд. ЧК и предложил ускорить уездный съезд советов.
Зашел в штаб к Чабану для «беседы». Поговорили. Он убедился, что в случае восстания я постараюсь его пристрелить. Переменил тон (он был трус). Дал слово удержать немийцев от выступления. Пять недель напряжения нервов (я почти совершенно не спал). Стал болезненно раздражителен и несдержан.
Начало партизанских выступлений Тютюнника, Архангела, Сорокина и других. Разгром городов Летичева и Гайсина. Меня срочно вызывают в Винницу. Раскрыл, наконец, вопиющие преступления губчека (ночные грабежи под видом обыска, растления над женщинами, связь с бандитами). Коллегию расстреляли.
Я снова на фронте против гайдамаков и бандитов. Встреча с Подвойским за селом Медвежье Ухо, юношеское восхищение храбростью наркома, приехавшего на фронт. Борьба за пост Подольский и Жмеринку. Кругом разложение, восстания и измена. Легкая контузия снарядом и ранение. Нервы не выдерживают. Меня отправляют в распоряжение ЦК Украины».
«Тисячі злякалися сотень»
Подальші переміщення Г.Кудрявцева по країні, служба в політвідділах армій і дивізій на тлі наступу то білих частин Костянтина Мамонтова, то Червоної армії відбувалися з калейдоскопічною швидкістю: «В Киеве почувствовал себя бодрее. Рана быстро залечивалась. Прошусь в армию. Назначают поарм (політ¬відділ армії. — Прим. ред.) 8. Еду через Москву. В центральном комитете получаю пропуск в Воронеж. Поарм 8. Прошусь в действующие части. Подиве (політ¬відділ дивізії. — Прим. ред.) 40 Богучарской.
Приехал во время прорыва Мамонтова. Работал агитатором, заворгагитотделом, комиссаром 2-й бригады. Бои под Батай¬ском и станицей Ольгинской. Конные части Буденного срывают наступление. Оставляют на партийной работе в Ростове. Избран в комитет партии. Заболеваю возвратным тифом; днем работаю, ночью болею».
А на мирній роботі в Ростові-на-Дону в 1920 році йому довелося пережити ганебну втечу червоних, які злякалися легкої атаки білогвардійців на місто: «Однажды разбужен в 7 часов утра взрывом снаряда под окном. Бегу в ревком. В ревкоме легкая паника, тт.Сырцов, Митрофанов, Листопад успокаивают товарищей. Двинулись глубокими снегами из города к армянским селениям. Обгоняем красноармейцев, перепуганных и деморализованных долгим безделием в большом городе. Больно смотреть — тысячи испугались сотен. Остановились в селе, в верстах 30 от Новочеркасска. Сырцов просит меня выехать верхом в Новочеркасск выяснить положение. Выехал. У Левандовского нач. див. (31 или 33). Успокоил. Ростов «взят» обратно. В действительности белые произвели только наглую вылазку и сами оставили город.
Введен в ревком. Избран секретарем гор. окркома партии. Предвыборная кампания. Работаю без сна и без отдыха. Избран членом совета от 5 предприятий. Завтра открытие совета — заболеваю сыпным тифом. Выздоровел. Партком переизбран. Работаю в Донсовнархозе, исполкоме и трибунале».
Саме тоді в більшовицькій партії розгорілися особливо гострі дискусії, і Г.Кудрявцев брав у них участь, підтримуючи лінію ЦК: «Начало склок (верхи и низы). Я в группе ЦК т.Сырцова. Отъезд Сырцова. Знаменский — председатель Донисполкома. Губконференции, губсъезды, снова рабочая оппозиция (Жаков, Заварзин, Ушан, Ковалевский и др.). Я в группе ЦК (дискуссия и профсоюз, и партстроительство). Различие течений, склока, интриганство теребит нер¬вы. Врангель наступает на Таганрог. Подготовляю план эвакуации».
Ось тільки хвороби беруть своє: «Тяжелый рецидив паратифа — слег. Вы¬здоравливаю с весом 2 п. 30 фн. Направляют в Кисловодск. Нервы играют, скрипят и визжат. В Кисловодске стал поправляться. Встретил старого знакомого т.Крупэна (зам. Пятигорского ЧК). Сдружился с ¬секретарем кисловодско-го райкома т.Палкиным, предс. Кисловодского исполкома т.Кудрявцевым и военкомом т.Романовым. Помогаю комитету в агитационной работе».
Можливо, все в долі Г.Кудрявцева склалося б інакше, якби не виникла нова справа: «Однажды ко мне вбегает расстроенный Романов, нервно бегает по комнате, приговаривая «не может быть, не выдержу» и т.д. Дело оказалось в следующем: ему донес дело¬производитель райкома, что Палкин и еще два члена комитета занимаются тайными ночными грабежами, указав ряд действительно имевших место таинственных ограблений. Я был ошеломлен. Вспоминалась коллегия Винницкой ЧК. Вы¬звали делопроизводителя и его жену (она доказывала допросить, данные зафиксировать и ехать для решения вопроса в Пятигорск). Сделано.
В Пятигорск поехал я. С Крупэном (зампред Пятигорского ЧК) к секретарю окркома т.Певцову. Решили: ехать в Кисловодск, снова допросить, ночью арестовать трех членов комитета и до утра выяснить действительное положение дела. Ночь. Арест производили лично.
Приступили к пере¬крестному допросу и очным ставкам. Установили психическую невменяемость жены доносчика, основной свидетельницы обвинения, в результате и делопроизводитель отказался от прямого обвинения. Оставалось извиниться и освободить товарищей. Один из членов комитета, отдергиваемый мною неоднократно и ненавидевший меня тупой, невежественной ненавистью, создал только против меня одного дело в сознательном дискредитировании советской власти. В то время я не обратил внимания на это «дело» и забыл о нем. Отношения стали неприятными, и я уехал. Лечения не закончил».
«Так мене зробили маніяком»
Як стверджував Г.Кудрявцев, хворобливий і нер¬вовий стан призвів його до фатального кроку: повернувшись до Ростова, він під час чергової дискусії став на бік внутрішньопартійної опозиції: «Попадаю в разгар дискуссии о партстроительстве. Дискуссия совпадала с широкой волной крестьянских восстаний по всей России и отчасти Дону. Время было граничевшее. Начинаю терять способность правильного анализа положения и роли партии. Мой сожитель Ковалевский, сторонник рабочей оппозиции, в бесконечных ночных спорах убеждает меня в правоте оппозиции. Ослабление воли сказалось, теряю способность управлять собою. Навязанные мысли принимаю за свои. Шатаюсь от рабочей оппозиции к троцкизму, от троцкизма к рабочей оппозиции. Удивительно. Неужели товарищи не замечали, что я на границе нормального?
Донком мобилизует меня для работы в армию. Выехал в Тифлис, едва владея нервами. Неведомый страх, нереальные преследования, кошмары овладевали сознанием и жутко, жутко окружили в хаосе. Почему я не застрелился? Чудесно».
Час минав, і до проблем із загальним і душевним здоров’ям додалися проб¬леми з роботою: «В Тифлисе работаю в ВСНХ Грузии. Кошмары и преследования росли-росли. Я не знал сна. Я почти не сознавал реального. Умоляю Фигатнера (в 1921—1922 годах — секретарь кавказ¬ского бюро ЦК РКП(б). — Прим. ред.) отправить меня в распоряжение ЦК в Москву. Направил, через юговостбюро ЦК в Ростове.
В бюро ЦК. Нежданно отбирают все документы и партийный билет. Сообщают, что кисловодская организация исключила меня из партии и что до разбора дела КК (контрольная комиссия. — Прим. ред.) бюро работы мне дать не может. Безответственные. Они уничтожили остатки сознательной воли. Болезненное стало действительным. Так меня сделали ¬маньяком.
Что было дальше? Не знаю, поймет ли читающий, как приятно вызывать в памяти призраки прошлого. Я вижу себя преследуемым всеми, с трудом владею речью. Дикий страх. Проклятое хрипение нервов! Решаю уехать в Ташкент, там у меня есть друг Шахновский.
В Ташкенте стало легче, бодрей. У товарища. Требует остаться у него, затребовать дело в ЦК туркбюро, доказывает: это — склока, неприятность. Проклятая болезнь! Я отказываюсь. Он отказывается от меня. Ему было тяжело, но и он не понял, что я болен. Уезжаю в горы. Пржевальск, Верный, 5 месяцев скитаний, кошмары притупились, но заметное волнение — они снова со мной. Наконец они оставили меня. Осознаю свое положение. Бросаюсь обратно. Товарища в Ташкенте нет. Что делать?
Репортер Роста. Вызываю неприязнь резкостью, прямотой и остротой слова. Ухожу работать в Рабис (профспілка працівників мистецтв. — Прим. ред.). Меня, хотя и «беспартийного», все же признают и вводят заместителем председателя объединенного правления Рабис и Рабпрос (профспілка працівників освіти. — Прим. ред.). Работаю полгода. Конфликт с туркбюро ВЦСПС. Ухожу. Решил ехать в Москву в ЦК партии объясниться. Продаю единственное пальто. В марте 1922 года выехал в Москву».
Г.Кудрявцев покладав великі надії на Сергія Сирцова — всесильного начальника партійного відділу кадрів — обліково-розпо¬дільного відділу ЦК, під ке¬рівництвом якого працював у Ростові-на-Дону. Проте він не розумів, що той навряд чи стане допомагати виключеному з партії опозиціонерові, який до того ж перебуває на межі божевілля: ¬«Узнаю, что т.Сырцов работает зав. уч. распр. отд. ЦК. Прошу помочь установиться. Он отказал. До того ошеломлен, что больше ни к кому не обратился. Холодная весна. Ночую на улице, в коридоре какой-то гостиницы. Ночи и хлеб делю с крысами. Случай свел с членом месткома типографии. Служу корректором. Разыскиваю адрес приятеля. Пишу в Самару с просьбой вытянуть. Предлагает приехать в Самару».
«Шахрай на шахраєві»
«В Самаре (1923 год). Член правления торгового отдела с.г. СНХ. Попадаю в готовую склоку между председателем Совнархоза, пред. правления торг. отдела и вторым членом правления. Держусь в стороне. Познаю всю гнусность многих беспартийных и некоторых партийных. Какие пройдохи, жулики, аферисты, воры, мерзавцы пролезали в то время на «доходные» места. Не разворовали до «кирпичиков» из боязни ГПУ. Жулик на жулике. Ответственные руководители — чванливые гусаки, заняты интриганством, подсиживанием и карьеризмом. Склока у них дошла до пределов. Нервы начинают шалить. Решаю уехать в Москву. Терпеливо осаждаю знакомого дать работу уполномоченным по Туркестану. Месяц терпеливого хождения. Доверенность получена. Наконец самостоятельная работа».
Проте надії на нове життя на новій службі виявилися марними: «В Ташкенте (1923 год). Два месяца бесплодной переписки с правлением. Осознал, что служба ведет меня в сумасшедший дом, к самоубийству, к невыносимым более страданиям. И я ушел. Я вел независимую жизнь, боролся за психическое равновесие и победил».
Незалежне життя колишнього більшовика почалося й закінчилося в приватній торгівлі: «1924 год. Но все-таки, как я стал торговцем? Начиная с Самары женат на мещанке замечательной воли, любви и преданности. Магазин — ее инициатива. Работа — моя. Расчетливость — она. Коммерче¬ские предвидения — я. Она хотела комфорта и покоя. Я — психического здоровья и безграничного пониманий вселенной. Она радовалась кассовой выручке. Я — миру людей, познанных из-за прилавка. Она мучилась моим временным непостоянством. Я — болячками советского строительства. Но и она, и я были честными торговцами, достойными нэпа. Нелегальных путей в нашем скромном благосостоянии не было.
13 апреля меня арестовали в числе многих. Обвинение — ч.2 ст.97 УК. Три месяца исправдома, пять дней смертельной голодовки. Беседа с полномочным представителем ГПУ Ср. Азии т.Бельским, в прошлом значился Левиным, нач. особ. отд. 8-й армии. Узнаю по Ростову, и он меня. Как умеет жалеет, но помочь — поздно. Вручает постановление особого совещания, рекомендует обжаловать. Предоставляет ехать вне этапа.
Итак, я в Усть-Абакан¬ске. Будет неправильно, если читающий поймет меня мягкотелым интеллигентом, отчаявшимся в возможностях великого строительства. Просто моя деликатная, ¬отчетливо индивидуалистическая психика не выдержала нагрузку российской специфической действительности. Я ушел от работы не по вине ЦК или отделов ЦК, а в силу «логичной» объективности. Мой уход — своеобразный, целительный режим».
Така щира розповідь не могла не зворушити і не викликати співчуття. Але щирість не завжди супроводжує правдивість. Стаття 97 КК 1922 року передбачала: «Нарушение законов и обязательных постановлений о ввозе за границу или провозе за границу товаров — карается принудительными работами на срок до трех месяцев, соединенными с конфискацией целиком или части этих товаров или штрафом до 300 руб. золотом. Те же действия, совершенные в виде промысла или совершаемые должностными лицами, или если участники их, совершая их в первый раз, были вооружены, или если предметом провоза явились предметы, указанные в ст.10 декрета Совета народных комиссаров от 17 октября 1921 года (Собр. узак. №70 за 1921 год, ст.564), — караются лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией или при отягчающих обстоятельствах высшей мерой наказания».
Отже, мова йшла про контрабанду, і сам автор «Маленької сповіді» цього обвинувачення не оскаржував. Він лише нарікав на те, що покарання застосоване механічно, без урахування колишніх заслуг перед революцією. В особливу нараду при ОДПУ СРСР у жовтні 1926 року він писав: «Обжалование. Административно высланного по ч.2 ст.97 УК граж-на Кудрявцева Григория Михайловича (бывш. члена РКП (б)), проживавшего до высылки в г.Ташкенте по ул. Карла Маркса, 20. Обвиненного на основании агентурной сводки ПП ОГПУ в Ср. Азии. День ареста — 13 апреля 1926 года. Высылку отбываю в Сибири в селе Усть-Абаканск. Срок высылки — 2 года (со дня ареста). Жалуюсь не потому, что не хочу жить в сибирском селе, жалуюсь потому, что ваше постановление чисто механическое, принципиально неправильное, для меня морально невыносимо. За что? Почему?.. История с моей высылкой — лишнее и лучшее доказательство справедливости слов т.Дзержинского, сколь нужно быть осторожным в отборе (на местах) социально опасных... Прошу исправить ошибку, естественную для той работы, которую вам приходится совершать: добавляю, что моя чувствительная и расстроенная нервная организация не в силах выносить вынужденного поселения. Мне очень тяжело».
На той час щирість у взаєминах між партійними керівниками траплялася все рідше і рідше. І, можливо, тому подібний рід¬кісний її прояв Й.Сталін гідно оцінив. 5 листопада 1926 року особлива нарада ОДПУ прийняла рішення, яке дозволяло Г.Кудрявцеву проживання на всій території СРСР. А його «Маленька сповідь» залишилася свід¬ченням того жаху, яким стала громадянська війна.
Світлана КУЗНЕЦОВА, «Коммерсант-Власть»