Рудольф фон ІЄРІНГ: «Не буває діянь для інших, при яких суб’єкт не бажав би чого-небудь і для себе»
Розділ перший. Поняття мети
Глава IV. Проблема самозречення.
Немає діяння без інтересу
Желают ли чего-либо для себя мать, жертвующая собою ради своего ребенка, или сестра милосердия, которая для того, чтобы спасти жизнь другаго, рискует своею жизнью у постели зараженнаго чумою больного? Человеческая жизнь представляет неразрешимую загадку для того, кто не знает другаго мотива человеческих действий, кроме эгоизма. Собственное сознание эгоиста в своей неспособности к самоотречению вынуждает у него признание того, что, кроме эгоизма, на свете бывают и другия побудительныя причины человеческих действий.
Настроение, из котораго исходят такия действия, носит название самоотречения: лицо, совершая действие, не желает ничего для себя, но все исключительно для другаго. Возможность такого образа действий не противоречит тому управляющему волею целевому закону, который мы установили выше, и самоотречение стремится достигнуть того или другаго в будущем, с тем лишь различием, что такое стремление имеет в виду не себя, а других.
Но в этом «все для другаго» и заключается трудность вопроса! Кто никогда не задумывался над последним, тот не поймет, почему мы останавливаемся на нем и усматриваем в нем труднейшую проблему человеческой воли. Нам возразят: что может быть проще этого во¬проса? Его решает перед нами вседневный опыт, и на нем может останавливаться, им может затрудняться только эгоист, в узкой духовной сфере котораго нет места для мысли о пожертвовании чем-либо ради других. Но дело в том, что видеть явление и понимать его — не одно и то же; мы знаем из ежедневнаго опыта, что брошенный камень падает, но науке нужны были целыя тысячелетия для того, чтобы объяснить падение камня. Для психолога проблема вполне бескорыстнаго деяния, совершаемаго ради другаго лица, представляет никак не менее значительную, а даже более трудную задачу, чем какую составляло некогда падение камня для естествоиспытателя. Для психолога такое деяние столь же поразительно, как был бы поразителен вид воды, подымающейся вгору.
Інтерес при самозреченні
Один из новейших философов (Шопенгауэр «Die beiden Grundprobleme der Ethik». Изд. 2. Лейпциг, 1860 г., стр.209, 229: «Сострадание есть нечто такое, в чем разум не может непосредственно отдать себе отчета; основы этого чувства не могут быть исследованы путем опыта»: «Оно есть великое таинство этики, ея первичное явление и предел, за который еще не может перешагнуть метафизическое исследование»; на стр.260—275 он делает такой опыт метафизическаго объяснения, я надеюсь более простым способом достигнуть того же результата) называет сострадание явлением таинственным. Но что такое сострадание, это простое сочувствие другому, в сравнении с практическим самоотречением, с действием в пользу других, но за наш собственный счет?
Некоторые, однако ж, философы смотрели на этот предмет иначе. Задача эта не представляла ни малейшей трудности для одного из величайших философов всех времен — для Канта. Его понятие о долге содержит в себе постулат безусловнаго самоотчуждения: человек должен исполнять свой долг без всякаго отношения к себе самому.
Категорический императив Канта, на котором построена вся его этика (см. его «Grundlegunng zur Metaphysik der Sitteu» и «Die Kritik der praktischen Vernunft»), признает за волею способность приходить в движение без всякаго интереса, обусловливая движение ея исключительно формальным принципом хотения вообще, безотносительно к ожидаемому от такого движения последствию. Воле отказывается во всех тех стимулах, которые могли бы возникнуть из соблюдения какого-либо закона, и единственным принципом воли признается всеобщая закономерность действий. Императив исключает «всякую примесь какого-либо интереса в смысле побудительной причины». (Еще резче выражает ту же мысль Фихте в его «System der Sittenlehre». Собрание цитат оттуда см. у Шопенгауэра, назв. соч., стр.181, например: «Я — только орудие нравственнаго закона, а вовсе не цель его. Нужно питать тело и поддерживать его здоровье только для того, чтобы быть годным орудием для осуществления цели разума».) Нравственнаго закона не следует искать «ни в природе человека (в субъективном), ни в явлениях внешняго мира (в объективном), не следует вовсе с этою целью прибегать к науке о человеке, т.е. к антропологии».
Итак, не что иное, как одно отвлеченное понятие должно побуждать человека к действованию. Кант резко протестует даже против всякаго «моральнаго фантазерства»: «чувство сострадания и мягкосердечнаго участия... даже тягостно для благомыслящих людей», «уважение к моральному закону — вот та нравственная ступень, на которой стоит человек». Сострадательный человек должен жалеть о бедном не из сострадания, человек, верный своему долгу, должен исполнять его не ради своего внутренняго спокойствия, а единственно из уважения к формальному понятию о закономерности. И все это для того, чтобы представить категорический императив во всем его великолепии и все объяснить им одним. О, если бы это было возможно! (Сам Кант так плохо верит в это, что говорит: «Человеческий разум совсем не в состоянии объяснить... практическое проявление чистаго разума самого по себе (fur sich selbst), без всяких других стимулов».)
Но надеяться привести в движение человеческую волю посредством категорическаго императива было бы столь же основательно, как и оставаться при убеждении в возможности сдвинуть с места воз посредством лекций о теории движения. Императив скользнет по воле, не оставив по себе никакого следа.
Будь воля логическою силою, ее возможно было бы подчинить тому или другому отвлеченному понятию, но она представляет собою нечто весьма реальное, что так же, как и воз, трудно привести в движение путем развития отвлеченных понятий, для этого нужно реальное воздействие. Таким реальным двигателем представляется интерес.
Протиставлення корисливого діяння безкорисливому
Посмотрим, применимо ли только что сказанное нами к самоотречению и может ли здесь воля приходить в движение без содействия, как утверждает Кант, какого-либо интереса.
Я готов принести жертвы для моих детей, для моих друзей, для общеполезнаго дела, но не для шаха персидскаго и не для постройки храма в Индии. Мое самоотречение применяется, следовательно, не так слепо, чтобы все цели были для него равны, оно различает их, оно относится к ним критически. Для того чтобы воодушевить меня, эти цели должны иметь известное отношение ко мне самому, для совершенно чуждаго мне человека я никогда не сделаю того же, что для своего близкаго друга.
Это отношение мы обозначаем на нашем языке выражениями: «интересоваться чем-либо», «принимать в чем-либо участие». Здесь еще не может быть дано места ближайшему выяснению того, что значит «интересоваться чем-либо», в чем именно заключается и на чем основан такой ощущаемый нами интерес, это может быть сделано лишь в конце нашего исследования (гл.Х). Здесь мы допускаем лишь представление, связываемое с выработанным языком нашим вышеприведенным выражением и знакомое, как мы вправе предполагать, каждому. Заинтересовка целью или, проще сказать, интерес необходимо предполагается при всяком деянии; действование без интереса есть такая же бессмыслица, как действование без цели, оно психологически невозможно (Шопенгауэр, стр.165: «Хотение без интереса есть хотение без мотива, стало быть, следствие без причины».)
Интерес может быть незначительный, отдаленный, но, каков бы он ни был, он неизбежен и без него цель не имела бы власти над волею.
Если интерес есть установление связи между целью и лицом действующим, если никакое действование без интереса немыслимо, то и на самоотречение следует смотреть с точки зрения действования для самого себя. По-видимому, самоотречение было бы таким образом совсем устранено, вполне обезличено, и моралисты, утверждающие, что побудительною причиною всякаго человеческаго деяния всегда бывает эгоизм, были бы правы.
Такое заключение слишком поспешно. И самоотречение предполагает интерес, но совершенно отличный от эгоистическаго интереса. Это различие мы верно и резко выражаем и в речи, противопоставляя характер «самоотверженный, бескорыстный» как похвальный «эгоистическому, корыстному, себялюбивому» — непохвальному.
При эгоистическом образе действий в пользу другаго последствия, проистекающия из деяния для этого другаго, представляются в глазах самого действующаго до того безразличными, что он охотнее даже достиг бы своей собственной цели без этих последствий. Эти последствия служат для действующаго лишь средством достижения преследуемой им цели. Наоборот, при деянии, соединенном с самоотречением, именно эти последствия являются целью, которую деятель имеет в виду; он перестает действовать, как скоро убедится, что эта цель вовсе или при данных условиях не может быть достигнута. Никто не бросится в огонь или в воду для того, чтобы спасти уже сгоревшаго или утонувшаго человека; можно лишить себя жизни под впечатлением отчаяния, вы¬званнаго смертию другаго, но мы не назовем этого самоотречением, потому что это не будет деянием для другаго.
При акте самоотречения единственным желанием действующаго является сознание доставленной другому помощи в нужде, оказанной ему услуги, это есть не что иное, как отражение в нашей собственной душе чужаго счастья, чужой радости. Это — minimum участия в результате деяния, которым довольствуется действующий, и именно в такой полнейшей беспритязательности и за¬ключается прекрасное и возвышенное значение самоотречения. Здесь действующее лицо стремится не к одному только внутреннему удовлетворению, доставляемому добрым делом (это было бы лишь холодным сознанием исполненнаго долга, лишенным сердечной теплоты), но главным образом к удовлетворению, получаемому от воздействия добраго дела на личность другаго и вызываемому радостию чужому счастию.
«И следовательно, все-таки вознаграждение! — воскликнет эгоист, — И следовательно, тот же эгоизм!» Пусть, однако, эгоист попробует, оправдает ли такое вознаграждение его расчеты! Немного привлекательнаго будет иметь для него та награда, которая выпадает на долю героя, взрывающаго себя на воздух вместе с фортом или военным кораблем для того, чтобы не отдать их в руки неприятеля: несколько минут или секунд внутренняго удовлетворения, купленныя ценою целой жизни, — поистине дорого купленное удовольствие! Здесь ставка и выигрыш находятся друг к другу в таком же отношении, как если бы кто-нибудь вздумал, для того чтобы согреться, вытопить печь ценными бумагами.
Эгоизм расчетлив, для него самоотречение — роскошь, которую он себе не дозволяет, которую он, встречая в других, считает в глубине души глупостью или старается объяснить неблагородными эгоистическими мотивами. Что такие мотивы, как тщеславие, надежда на благодарность, признательность и т.д., могут примешиваться, это для меня столь же бесспорно, как несомненно и то, что их не следовало бы примешивать к самоотвержению.
Самозречення й індиферентизм
Речь, кроме слова «самоотречение», допускает еще и другое — «индифферентизм». Оставляя открытым вопрос о том, представляют ли оба выражения синонимы или же между ними есть небольшой оттенок различия в основных понятиях, я, тем не менее, считаю нужным заметить, что фактически такой оттенок существует и что было бы уместно принимать его в соображение при употреблении обоих выражений.
Можно различать два рода бескорыстных действий: такия, которыя для эгоизма совершенно безразличны, не принося ему ни выгоды, ни вреда, и такия, которыя требуют от него жертвы, следовательно, самоотречения. Для характеристики последних самым подходящим выражением будет самоотречение, для первых — индифферентизм.
Напомню юристам ту форму, в которой выразилось это противоположение. Из бескорыстных правовых действий (liberale Geschаfte, щедротныя сделки) к категории индифферентных относятся услуги, основанныя на безвозмездных договорах (безвозмездное предоставление пользования вещью — commodatum, precarium; безвозмездное хранение чужой вещи — depositum; безвозмездное заведывание чужими делами — manlatum nego-tiorum gestio); под категорию самоотречения подходит дарение (donatio с его разновидностями: pollicitatіo и votum); оно представляет юридическую форму имущественно-правоваго самоотречения, правовой жертвы по преимуществу.
(В отказах по завещанию психологически не заключается самоотречения; в юридическом отношении они отличаются от дарения тем, что хотя и отказы, и дарение способствуют увеличению имущества лица, получающаго наследство или дар, но только дарение влечет за собою уменьшение имущества лица дающаго. К ним можно применить сказанное рим¬ским юристом о mortis causa donatio: (magis) se habere vult quam eum, cui donat, l.1 pr. de don. m. с. (39,6). О дарении между людьми живыми можно сказать наоборот: magis eum, quam se habere vult. В этом заключается характеристическое, в психологическом отношении, различие этих двух видов дарения.)
Вывод из всего до сих пор сказаннаго будет такой: не бывает деяний для других, при которых субъект не желал бы чего-нибудь и для себя. При деянии эгоистическом то, что дает субъект, уравновешивается, по обыкновенной человеческой оценке, тем, чего он достигает; при бескорыстном же действии то и другое бывают иногда так несоразмерны, что, с эгоистической точки зрения, мы должны признать самое действие непостижимым. Это обстоятельство приводит нас к следующему заключению: эгоизм не есть единственный двигатель человеческой воли; кроме него есть еще и другой. Назвать по¬следний — назовем ли мы его самоотречением или индифферентизмом, способностью к самопожертвованию, самоотвержению, любовью, преданностью, состраданием, благоволением и т.д. — еще не значит постичь его; пока же мы не составим себе о нем понятия, наш вопрос о значении цели для человеческой воли будет тщетно ждать разрешения.
Систематика людських цілей
Где же искать объяснения? В глубине своего сердца? Я думаю, что есть только один путь, прямо ведущий к це-ли, — искать решения задачи в реальном мире, в котором должно выразиться значение, какое имеют для него оба двигателя, и участие, которое они принимают в движении, называемом нами человеческою жизнью.
Под человеческою жизнью следует разуметь совокупность человеческих целей. Поэтому задача нашего по¬следующая изложения сводится к систематике человеческих целей. Я говорю «систематика». Это значит: я намерен не просто перечислить человеческия цели во внешнем порядке, а попытаться раскрыть их внутреннюю взаимную связь, указать, каким образом каждая из них вяжется с другой, высшая с низшей, и не только вяжется, а вызывает одна другую, как необходимое свое последствие.
Я ставлю себе лишь одно ограничение. Все сочинение по своей цели рассчитано на юриста, и, имея именно его в виду, я решился, с одной стороны, ввести во второстепенныя части моего труда многое лишь для него интересное, с другой же — дать известное направление внешнему распределению материала и внутреннему содержанию упомянутой систематики человеческих целей.
Цели всего человеческаго существования распадаются на две большия группы: цели индивида и цели общества. Это противоположение мы и примем за основание нашего изложения. Мы понимаем такое противоположение не в том смысле, чтобы индивид, подобно тому, как это делается в естественном праве, представлялся нам искус¬ственно оторванным от своей исторической связи с обществом или изолированным, и не в том, чтобы такому воображаемому отвлеченному существованию индивида для самого себя (Fur-sich-sein) противополагалась действительная жизнь в обществе, существование не только для себя, но и для других (Auch-fur-andere-sein), а в том, что мы рассматриваем индивид в положении, занимаемом им в действительном мире, причем, однако, воспроизводя его жизнь, извлекаем из нея и те цели, при которых он имеет в виду исключительно самого себя, а не общество, т.е. не другое лицо и не какую-либо высшую цель. Такия, из субъекта исходящия и к нему же возвращающияся цели мы называем, как известно, эгоистическими.
Из них, однако же, в видах нашего исследования за¬служивают выделения только три, который я обозначаю общим названием личнаго, или эгоистическаго, самоподдержания, в свою очередь разделяя последнее на физическое, экономическое и юридическое по тем трем направлениям, в которых осуществляется в них цель самоподдержания.
Цели втораго рода, цели общежития, к которым относится и задача государства, я называю социальными. Интерес, ими представляемый, заключается не в них самих, но исключительно в том способе, посредством котораго общество и государство привлекают отдельное лицо к их осуществлению. Деятельность индивида для достижения этих целей общества метко называется социальною. Два рода двигателей вызывают эту социальную деятельность индивида.
Первым является уже отчасти известный нам эгоизм; государство и общество овладевают им двумя средствами — вознаграждением и наказанием. Второй двигатель заключает в себе разрешение нашей вышеуказанной проблемы самоотречения. Двигателем этим представляется сознание субъектом этическаго назначения его бытия, т.е. сознание того, что последнее дано ему не только для него самого, но и для служения человечеству. Повинуясь этому сознанию и тем осуществляя высшую цель своего существования, индивид поддерживает и утверждает самого себя, почему я и буду называть всю деятельность, подходящую под эту точку зрения, этическим самоподдержанием индивида.
В следующей главе мы займемся ближайшим рассмотрением эгоистическаго самоподдержания. Переходом к социальным действиям послужит для нас исследование общества (гл.VI), к которому примкнет изучение двух эгоистических двигателей социальной жизни: вознаграждения (гл.VII) и наказания (гл.VIII). Первый относится преимущественно к гражданскому обороту, второй — к государству, формою же по¬следняго служит право.
В гл.VIII мы будем вынуждены объяснить это по¬следнее понятие, по крайней мере, настолько, чтобы ясно установить его задачу по отношению к целям общества, и показать, каким образом право разрешает эту задачу. В этих видах мы заменим название, которое должна была бы носить гл.VIII, другим, более подходящим («принуждение» вместо «наказание»). Предметом гл.IX будет этическое самоподдержание, и таким образом мы придем к тому пункту, с котораго нам представится возможность возвратиться к нашему первоначальному вопросу о том, что такое цель. Мы ответим на него посредством установлений двух понятий: интереса (гл.Х) и цели (гл.ХІ).
Друкується зі скороченнями. Стилістичні, лексичні, синтаксичні й орфографічні особливості тексту збережені. Підзаголовки — редакції.
Коментарі
До статті поки що не залишили жодного коментаря. Напишіть свій — і будьте першим!