Маленькая исповедь беспартийного большевика

«Прошу исправить ошибку, естественную для той работы, которую вам приходится совершать»

90 лет назад, в 1920 году, после эвакуации белых из Крыма в европейской части бывшей Российской империи завершилась Гражданская война. Она искорежила судьбы не только побежденных, но и победителей.

Об этом свидетельствует поразительная по искренно¬сти и точности исповедь рядового большевика, которую корреспондент «Власти» Светлана Кузнецова нашла в документах Иосифа Сталина.

«Оригинально нелепы бывают стечения обстоятельств»

«И все-таки какая нелепость! Я в мало кому известной сибирской деревушке в положении административно высланного по 97-й статье УК. Как это случилось? Волей каких причин и следствий я на девятом году от Октября, превратился в уголовного преступника?» Так начиналась «Маленькая исповедь» бывшего коммуниста Георгия Кудрявцева (партийный псевдоним Фомин), отправленная им И.Сталину в 1926 году.
На фоне путаных и малограмотных обращений к главе РКП(б) его послание выделялось ясностью изложения, а главное, удивительной точностью наблюдений и складывающегося из них описания Гражданской войны и жизни в первые годы советской власти. В отличие от подавляющего большинства других авторов обращений, Г.Кудрявцев не напирал на свою невиновность, а пытался понять причины того, почему он оказался в незавидном положении. Он начал свою «Маленькую исповедь» с детства, обычного для тех лет: «Несколько слов о семье, в которой я родился (1900 год, 22 марта). Я родился в семье еврея традиционного, мещански честного, в делах щепетильного и чистоплотного, и еврейки, женщины души доброй, нестерпимо терпеливой и все отдавшей детям. Матери мы, дети, обязаны воспитанием и образованием, полученным в большом городе Киеве.
Брат Лева — человек нерв¬ный, часто болеющий. Парень хороший, чистый и по сей день безукоризненно чест¬ный. С 16 лет занимался общественной работой, с 1916 года политикой не занимается, нервы не пущают. Безусловно, элемент сочувствующий. Живет при стариках (кстати, отцу лет 75, матери — 67). Кроме того, служит и учится. Он почему-то все учится — третий факультет кончает.
Брат Миша. Знаю его и помню плохо. Был революционер и отважный. Принимал участие в революции 1905 года, состоял в РСДРП(б). Из-за него у нас бывали обыски: дома ночевал он редко. Во время одного обыска я, малый лет семи, спрятал его револьвер в раковину в уборной, чем впоследствии крепко гордился. Умер от тифа в 1908-м, 21 году от роду.
Еще брат Михаил, так он в Америке, с 1903 года о нем ничего не знаю. Братья Гриша и Рувим, первый лет 50, второй — 43-х, цивилизованные обыватели (большую часть жизни служили в крупных сахарных конторах).
Сестра Поля замужем за доктором, коммунистом. Индивидуальностью наделена незаурядной сестра Анюта (замужем за инженером, профессором). Сестра Ревека замужем за вечным служащим сахарного завода. Сест¬ра Соня замужем за бухгалтером. Вот собственно и вся наша семейка».
Не слишком отличался и его путь в революцию: «Физически я был парень здоровый и крепкий. По характеру горячий и решительный. Способности имел всеми хвалимые. Знания — образование средней школы. Взгляды определенно революционные. Знакомство с теорией слабое, но утверждаю: с ранних лет старался объяснить мир и всегда приходил к революционным заключениям, впоследствии убедился, что все самостоятельно выработанные взгляды почти полностью совпадают с теорией революционного марксизма. В партию вступил в январе 1918 года. Принимал участие в бою против юнкеров. Получил легкое ранение в рукопашном бою. Состоял в Демеевской дружине. В подполье разносил литературу». (Здесь и далее орфографические, лексиче¬ские и стилистические особенности сохранены. — Прим. ред.)

«Бил терпеливо ручкой нагана по голове»

Следующий этап революционной жизни Г.Кудрявцева-Фомина оказался связанным со знаменитым в те времена батькой Василием Боженко. Большая советская энциклопедия сообщала о нем: «Боженко Василий Назарович (1871—21.08.1919), герой Гражданской войны на Украине. Член КПСС с 1917. Родился в с.Бережинка Херсонской губернии в семье крестьянина. Участвовал в русско-японской войне в чине фельдфебеля. В 1907 осужден на три года тюрьмы за революционную деятельность. В 1915—1917 работал в механических мастерских в Киеве. После Февральской революции член Киевского совета, с октября 1917 командовал отрядом красногвардейцев, участвовал в боях против войск Центральной рады в январе — марте 1918 и немецких интервентов. В 1918 участвовал в организации партизанских отрядов на Украине, затем командовал Таращанским полком (позже бригадой) 1-й Украинской советской дивизии (позже 44-й стрелковой), отличился в боях против интервентов и петлюровцев. Умер от болезни, похоронен в Житомире».
Однако в «Маленькой исповеди» о герое Граждан¬ской войны рассказывалось совсем иное: «1919 год. Кажется в январе состоялось вступление в Киев Таращанского полка батьки Боженко. В этот полк были направлены для работы в трибунале т.Неверов и я. С того дня я несколько лет сгорал лихорадочным революционным огнем: смысл жизни легко и полно открылся для меня. Я вступил в революцию с достойной эмоциональной и психической конструкцией.
С юношеским энтузиазмом мы принялись за следовательскую работу. Находились мы (Неверов и я) на линии боевого огня, так как батька таскал нас с собой. Надо признаться, что только любовь батьки спасла нас от опасностей предательской расправы и вообще определяла существование трибунала. Иногда батька расправлялся с преступниками самостоятельно: бил терпеливо ручкой нагана по голове виновного с криком: «Стерва, в мать, в бога, позоришь революцию!» После минутного упражнения наганом череп не выдерживал, и человек падал замертво. Тяжелая рука была у батьки Боженко».
Как свидетельствовал Г.Кудрявцев, партизаны батьки Боженко, мягко говоря, мало отличались от бандитов, выступавших под иными идейными знаменами: «Первый конфликт с партизанами у меня произошел после расправы батьки с эскадроном партизан из-за зверских грабежей в Казатине. В полку пошел слух, что орудует коммунист с бородкой, к счастью для меня, я носил русскую фамилию и благодаря бородке не был похож на еврея. Второй конфликт на вокзале в Жмеринке. Первый батальон бросился разламывать вагоны, вытаскивать мануфактуру, вино, спички, табак и прочие блага. Я был один и все же имел юношескую наивность броситься к воякам с просьбой прекратить грабеж, взывая к сознательности, революционному долгу и прочим тогда для меня святым лозунгам. Побежал к батьке, уговорил его прекратить грабеж, а за¬хваченные маршруты отправить самому Ленину в Москву от батьки Боженко».
Однако подобный исход событий, как писал Г.Кудрявцев, не устроил партизан: «С тех пор первый батальон искал случая со мной расправиться. В тот же день вечером получил заявление об ограблении жмеринского казначейства. Две недели расследования установили виновников: комбат 1, комротой того же батальона в компании с несколькими партизанами. Что делать? Совещался с председателем и членами трибунала. Первый — ничтожество, второй — рабочий, сибиряк, малограмотный, но человек справедливый и воли непреклонной, третьего даже не помню. Решили нажать на батьку.
Я произвел арест нескольких виновных, но вечером партизаны были насильно отпущены, а меня комбат 1 и комротой разыскивали, «щоб пристрелить бородатого чорта». Ночью человек пять взломали дверь, ворвались в дом, а мы (Неверов и я) — через окно, забор и дальше. На другой день в меня стреляли из-за угла. К удаче — неудачно. Батька меня не замечал, а в преследовании комбата он видел угрозу своему положению. Дело об ограблении казначейства было прекращено, а мне предложили незаметно уехать. Впервые у меня появилось чувство преследуемого».
Вынужденный отъезд помешал автору «Маленькой исповеди» стать свидетелем кончины батьки Боженко. Болезнь его, начавшаяся в июле 1919 года, как рассказывали соратники, была вы¬звана употреблением французского коньяка, захваченного партизанами в Шепетовке. Кто именно отравил напиток и чем, так и осталось неизвестным: батька приказал вылить его остатки, и прибывшие медики не смогли установить, был ли это яд. Врачи надеялись, что мощный организм В.Боженко сможет перенести последствия отравления, но их надежды так и не оправдались.

«Рота Губчека охотно приняла участие в погроме»

Г.Кудрявцев тем временем оказался в Виннице и, как многие большевики того времени, работал круглые сутки и на разных фронтах: «Направляют для работы в Губчека. В Губчека предложили работу следователя. Через неделю — заведующий секретно-оперативным отделом. Со свойственной мне горячностью я принялся за организацию Губчека. Вы¬брали в совет, в губисполком, в губком.
Я начинал тяготиться работой в чека, члены коллегии были преступниками, а некоторые — даже предателями. Мне еще не верили в губкоме настолько, чтобы на основании моего заявления снять всю коллегию; да и заменить было некем. Получил губотдел юстиции и ушел из Губчека. Внутреннюю борьбу преодолел. Хотя тогда был приемлемый и хороший момент для самоубийства.
Начались крестьянские восстания и еврейские погромы. Взывал о помощи город Могилев-Подольский… Мне напечатали мандат особо уполномоченного по установлению сов. власти в Могилев-Подольском».
Здесь большевику Г.Кудрявцеву вновь пришлось столкнуться с красными партизанами и их образом жизни: «Положение следующее: в городе действительный хозяин Чабан, предводитель вооруженных до зубов и десен партизан Немии и Медии. Не сегодня завтра начнется резня евреев и коммунистов. Батальон губвоенкомата разложился. Рота Губчека охотно приняла участие в погроме. Приступил к организации уезд. ЧК и предложил ускорить уездный съезд советов.
Зашел в штаб к Чабану для «беседы». Поговорили. Он убедился, что в случае восстания я постараюсь его пристрелить. Переменил тон (он был трус). Дал слово удержать немийцев от вы¬ступления. Пять недель напряжения нервов (я почти совершенно не спал). Стал болезненно раздражителен и несдержан.
Начало партизанских выступлений Тютюника, Архангела, Сорокина и других. Разгром городов Летичева и Гайсина. Меня срочно вызывают в Винницу. Раскрыл, наконец, вопиющие преступления Губчека (ночные грабежи под видом обыска, растления над женщинами, связь с бандитами). Коллегию расстреляли.
Я снова на фронте против гайдамаков и бандитов. Встреча с Подвойским за селом Медвежье Ухо, юношеское восхищение храбростью наркома, приехавшего на фронт. Борьба за пост Подольский и Жмеринку. Кругом разложение, восстания и измена. Легкая контузия снарядом и ранение. Нервы не выдерживают. Меня отправляют в распоряжение ЦК Украины».

«Тысячи испугались сотен»

Дальнейшие перемещения Г.Кудрявцева по стране, служба в политотделах армий и дивизий на фоне наступления то белых частей Константина Мамонтова, то Красной армии происходили с калейдоскопической быстротой: «В Киеве почувствовал себя бодрее. Рана быстро залечивалась. Прошусь в армию. Назначают поарм (политотдел армии.— Прим. ред.) 8. Еду через Москву. В Центральном комитете получаю пропуск в Воронеж. Поарм 8. Прошусь в действующие части. Подиве (политотдел дивизии.— Прим. ред.) 40 Богучарской.
Приехал во время прорыва Мамонтова. Работал агитатором, заворгагитотделом, комиссаром 2-й бригады. Бои под Батайском и станицей Ольгинской. Конные части Буденного срывают наступление. Оставляют на партийной работе в Ростове. Избран в комитет партии. Заболеваю возвратным тифом; днем работаю, ночью болею».
А на сугубо мирной работе в Ростове-на-Дону в 1920 году ему пришлось пережить позорное бегство красных, испугавшихся всего лишь легкой атаки белогвардейцев на город: «Однажды разбужен в 7 часов утра взрывом снаряда под окном. Бегу в ревком. В ревкоме легкая паника, тт.Сырцов, Митрофанов, Листопад успокаивают товарищей. Двинулись глубокими снегами из города к армянским селениям. Обгоняем красноармейцев, перепуганных и деморализованных долгим безделием в большом городе. Больно смотреть — тысячи испугались сотен. Остановились в селе, в верстах 30 от Новочеркасска. Сырцов просит меня выехать верхом в Новочеркасск выяснить положение. Выехал. У Левандовского нач. див. (31 или 33). Успокоил. Ростов «взят» обратно. В действительности белые произвели только наг¬лую вылазку и сами оставили город.
Введен в ревком. Избран секретарем гор. окркома партии. Предвыборная кампания. Работаю без сна и без отдыха. Избран членом совета от 5 предприятий. Завт¬ра открытие совета — заболеваю сыпным тифом. Выздоровел. Партком переизбран. Работаю в Донсовнархозе, исполкоме и трибунале».
Именно в этот момент в большевистской партии разгорелись особенно острые дискуссии, и Г.Кудрявцев принимал в них участие, поддерживая линию ЦК: «Начало склок (верхи и низы). Я в группе ЦК т.Сырцова. Отъезд Сырцова. Знаменский — председатель Донисполкома. Губконференции, губсъезды, снова рабочая оппозиция (Жаков, Заварзин, Ушан, Ковалевский и др.). Я в группе ЦК (дискуссия и профсоюз, и партстроительство). Различие течений, склока, интриганство теребит нервы. Врангель наступает на Таганрог. Подготовляю план эвакуации».
Вот только болезни берут свое: «Тяжелый рецидив паратифа — слег. Выздоравливаю с весом 2 п. 30 фн. Направляют в Кисловодск. ¬Нервы играют, скрипят и ¬визжат. В Кисловодске стал поправляться. Встретил старого знакомого т.Крупэна (зам. Пятигорского ЧК). Сдружился с секретарем Кисловодского райкома т.Палкиным, предс. Кисловодского исполкома т.Кудрявцевым и военкомом т.Романовым. Помогаю комитету в агитационной работе».
Возможно, все в судьбе Г.Кудрявцева сложилось бы иначе, если бы не возникло новое дело: «Однажды ко мне вбегает расстроенный Романов, нервно бегает по комнате, приговаривая «не может быть, не выдержу» и т.д. Дело оказалось в следу¬ющем: ему донес делопроизводитель райкома, что Палкин и еще два члена комитета занимаются тайными ночными грабежами, указав ряд действительно имевших место таинственных ограблений. Я был ошеломлен. Вспоминалась коллегия Винницкой ЧК. Вызвали дело¬производителя и его жену (она доказывала допросить, данные зафиксировать и ехать для решения вопроса в Пятигорск). Сделано.
В Пятигорск поехал я. С Крупэном (зампред Пятигорского ЧК) к секретарю окркома т.Певцову. Решили: ехать в Кисловодск, снова допросить, ночью арестовать трех членов комитета и до утра выяснить действительное положение дела. Ночь. Арест производили лично.
Приступили к перекрестному допросу и очным ставкам. Установили психическую невменяемость жены доносчика, основной свидетельницы обвинения, в результате и делопроизводитель отказался от прямого обвинения. Оставалось извиниться и ¬освободить товарищей. Один из членов комитета, отдергиваемый мною неоднократно и ненавидевший меня тупой, невежественной ненавистью, создал только против меня одного дело в сознательном дискредитировании советской власти. В то время я не обратил внимания на это «дело» и забыл о нем. Отношения стали неприятными, и я уехал. Лечения не закончил».

«Так меня сделали маньяком»

Как утверждал Г.Кудрявцев, болезненное и нервное состояние привело его к фатальному шагу: вернувшись в Ростов, он во время очередной дискуссии перешел на сторону внутрипартийной оппозиции: «Попадаю в разгар дискуссии о партстроительстве. Дискуссия совпадала с широкой волной крестьянских восстаний по всей России и отчасти Дону. Время было граничевшее. Начинаю терять способность правильного анализа положения и роли партии. Мой сожитель Ковалевский, сторонник рабочей оппозиции, в бесконечных ночных спорах убеждает меня в правоте оппозиции. Ослабление воли сказалось, теряю способность управлять собою. Навязанные мысли принимаю за свои. Шатаюсь от рабочей оппозиции к троцкизму, от троцкизма к рабочей оппозиции. Удивительно. Неужели товарищи не замечали, что я на границе нормального?
Донком мобилизует меня для работы в армию. Выехал в Тифлис, едва владея нер¬вами. Неведомый страх, нереальные преследования, кошмары овладевали сознанием и жутко, жутко окружили в хаосе. Почему я не застрелился? Чудесно».
Время шло, и к нарастающим проблемам с общим и душевным здоровьем добавились проблемы с работой: «В Тифлисе работаю в ВСНХ Грузии. Кошмары и преследования росли-росли. Я не знал сна. Я почти не сознавал реального. Умоляю Фигатнера (в 1921—1922 годах — секретарь Кавказского бюро ЦК РКП(б).— Прим. ред.) отправить меня в распоряжение ЦК в Москву. Направил, через юговостбюро ЦК в Ростове.
В бюро ЦК. Нежданно отбирают все документы и партийный билет. Сообщают, что кисловодская организация исключила меня из партии и что до разбора дела КК (контрольная комиссия.— Прим. ред.) бюро работы мне дать не может. Безответственные. Они уничтожили остатки сознательной воли. Болезненное стало действительным. Так меня сделали маньяком.
Что было дальше? Не знаю, поймет ли читающий, как приятно вызывать в памяти призраки прошлого. Я вижу себя преследуемым всеми, с трудом владею речью. Дикий страх. Проклятое хрипение нервов! Решаю уехать в Ташкент, там у меня есть друг Шахновский.
В Ташкенте стало легче, бодрей. У товарища. Требует остаться у него, затребовать дело в ЦК туркбюро, доказывает: это — склока, неприятность. Проклятая болезнь! Я отказываюсь. Он отказывается от меня. Ему было тяжело, но и он не понял, что я болен. Уезжаю в горы. Прежевальск, Верный, 5 месяцев скитаний, кошмары притупились, но заметное волнение — они снова со мной. Наконец, они оставили меня. Осознаю свое положение. Бросаюсь обратно. Товарища в Ташкенте нет. Что делать?
Репортер Роста. Вызываю неприязнь резкостью, прямотой и остротой слова. Ухожу работать в союз Рабис (профсоюз работников искусств.— Прим. ред.). Меня, хотя и «беспартийного», все же признают и вводят заместителем председателя объединенного правления союза Рабис и Рабпрос (профсоюз работников просвещения.— Прим. ред.). Работаю полгода. Конфликт с туркбюро ВЦСПС. Ухожу. Решил ехать в Москву в ЦК партии объясниться. Продаю единственное пальто. В марте 1922 го¬да выехал в Москву».
Г.Кудрявцев возлагал большие надежды на Сергея Сырцова — всесильного начальника партийного отдела кадров — учетно-распределительного отдела ЦК, под руководством которого работал в Ростове-на-Дону. Однако он не понимал, что тот вряд ли станет помогать исключенному из партии оппозиционеру, к тому же находящемуся на грани безумия: «Узнаю, что т.Сырцов работает зав. уч. распр. отд. ЦК. Прошу помочь установиться. Он отказал. До того ошеломлен, что больше ни к кому не обратился. Холодная весна. Ночую на улице, в коридоре какой-то гостиницы. Ночи и хлеб делю с крысами. Случай свел с членом месткома типографии. Служу корректором. Разыскиваю адрес приятеля. Пишу в Самару с просьбой вытянуть. Предлагает приехать в Самару».

«Жулик на жулике»

«В Самаре (1923 г.). Член Правления Торгового Отдела С.Г.СНХ. Попадаю в готовую склоку между председателем Совнархоза, пред. Правления Торг. Отдела и вторым членом Правления. Держусь в стороне. Познаю всю гнусность многих беспартийных и некоторых партийных. Какие пройдохи, жулики, аферисты, воры, мерзавцы пролезали в то время на «доходные» места. Не разворовали до «кирпичиков» из боязни ГПУ. Жулик на жулике. Ответственные руководители чванливые гусаки, заняты интриганством, подсиживанием и карьеризмом. Склока у них дошла до пределов. Нервы начинают шалить. Решаю уехать в Москву. Терпеливо осаждаю знакомого дать работу, уполномоченным по Туркестану. Месяц терпеливого хождения. Доверенность получена. Наконец самостоятельная работа».
Однако надежды на новую жизнь на новой службе оказались тщетными: «В Ташкенте (1923 г.). Два месяца бесплодной переписки с Правлением. Осознал, что служба ведет меня в сумасшедший дом, к самоубийству, к невыносимым более страданиям. И я ушел. Я вел независимую жизнь, боролся за психическое равновесие и победил».
Независимая жизнь бы¬вшего большевика началась и окончилась в частной торговле: «1924 год. Но все-таки, как я стал торговцем? Начиная с Самары, женат на мещанке замечательной воли, любви и преданности. Магазин — ее инициатива. Работа — моя. Расчетливость — она. Коммерческие предвидения — я. Она хотела комфорта и покоя. Я — психического здоровья и безграничного пониманий вселенной. Она радовалась кассовой выручке. Я — миру людей, познанных из-за прилавка. Она мучилась моим временным непостоянством. Я — болячками советского строительства. Но и она, и я были честными торговцами, достойными нэпа. Нелегальных путей в нашем скромном благосостоянии не было.
13 апреля меня арестовали в числе многих. Обвинение — ч.2 ст.97 УК. Три месяца исправдома, пять дней смертельной голодовки. Беседа с полномочным представителем ГПУ Ср. Азии т.Бельским, в прошлом значился Левиным, нач. особ. отд. 8-й армии. ¬Узнаю по Ростову, и он меня. Как умеет жалеет, но помочь — поздно. Вручает постановление Особого совещания, рекомендует обжаловать. Предоставляет ехать вне этапа.
Итак, я в Усть-Абаканске. Будет неправильно, если читающий поймет меня мягкотелым интеллигентом, отчаявшимся в возможностях великого строительства. Просто моя деликатная, отчетливо индивидуалистическая психика не выдержала нагрузку россий¬ской специфической действительности. Я ушел от работы не по вине ЦК или отделов ЦК, а в силу «логичной» объективности. Мой уход — своеобразный, целительный режим».
Настолько искренний рассказ не мог не тронуть и не вызвать сочувствия. Но искренности не всегда сопутствует правдивость. Статья 97 УК 1922 года гласила: «Нарушение законов и обязательных постановлений о ввозе за границу или провозе за границу товаров —карается принудительными работами на срок до трех месяцев, соединенными с конфискацией целиком или части этих товаров, или штрафом до 300 руб. золотом. Те же действия, совершенные в виде промысла или совершаемые должностными лицами, или если участники их, совершая их в первый раз, были вооружены, или если предметом провоза явились предметы, указанные в ст.10 декрета Совета Народных Комиссаров от 17 октября 1921 года (Собр. узак. №70 за 1921 год, ст.564), караются  лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией или при отягчающих обстоятельствах высшей мерой наказания».
Так что речь шла о конт¬рабанде, и сам автор «Маленькой исповеди» этого обвинения не оспаривал. Он лишь сетовал на то, что наказание применено механически, без учета прежних заслуг перед революцией. В Особое совещание при ОГПУ СССР в октябре 1926 года он писал: «Обжалование. Административно высланного по ч.2 ст.97. УК граж-на Кудрявцева Григория Михайловича (бывш. члена РКП (б)), проживавшего до высылки в г.Ташкенте по ул. Карла Марк¬са, 20. Обвиненного на основании агентурной сводки ПП ОГПУ в Ср. Азии. День ареста 13 апреля 1926 года. Высылку отбываю в Сибири, в селе Усть-Абаканск. Срок высылки — 2 года (со дня ареста). Жалуюсь не потому, что не хочу жить в сибирском селе, жалуюсь потому, что ваше постановление чисто механическое, принципиально неправильное, для меня морально невыносимо. За что? Почему?.. История с моей высылкой лишнее и лучшее доказательство справедливости слов т.Дзержинского, сколь нужно быть осторожным в отборе (на местах) социально-опасных... Прошу исправить ошибку, естественную для той работы, которую вам приходится совершать: добавляю, что моя чувствительная и расстроенная нервная организация не в силах выносить вынужденного поселения. Мне очень тяжело».
К тому времени искренность в отношениях между партийными руководителями встречалась все реже и реже. И может быть поэтому подобное редкое ее проявление И.Сталин оценил по достоинству. 5 ноября 1926 года Особое совещание ОГПУ приняло решение, разрешающее Г.Кудрявцеву свободное проживание на всей территории СССР. А его «Маленькая исповедь» осталась свидетельством того ужаса, каким стала Гражданская война.

Светлана КУЗНЕЦОВА, «Коммерсант-Власть»