«А кто что сверх возьмет – быти тому в казни»

Процессы волостелей с мирами решались иногда судебным поединком — дракой между наместниками и уполномоченными земства

375 лет назад, в 1635 году, в городе Хлынове, как тогда именовалась Вятка, произошло восстание против вымогательства взяток воеводами. Обозреватель «Власти» Евгений ЖИРНОВ исследовал разнообразные способы борьбы с чиновничьей коррупцией, которые применялись в России за прошедшие с тех пор столетия.

«Явившись на воеводство, стал требовать даней»

Смена воеводы в Хлынове, проходившая в конце осени — начале зимы 1635 года, казалось бы, не должна была вы¬звать никаких осложнений. Преж¬ний глава местной власти Василий Чевкин и его, говоря современным языком, заместитель, подьячий Одинцов, готовили дела к сдаче, а новый воевода Григорий Волынской, принимая бумаги, вникал в особенности бытия города и окружавших его уездов. По этому случаю в городе находились все уездные старосты и целовальники — их помощники, отвечавшие за денежные сборы. С ними служилый человек Матвей Ря¬бинин сверял правильность денежных расчетов, которые велись в предыдущее воеводство. А если в ходе ревизии обнаруживались недоимки, оговаривал способы их взыскания.
Сбор городских и уездных старост и целовальников был  еще одной непременной в подобных случаях необходимостью. По неписаному, но соблюдавшемуся по всей Руси правилу, новый воевода при вступлении в должность объявлял, какие подношения и в каких размерах хотел бы полу¬чать. Как оказалось, Григорий Волынской скромностью не отличался. Московский архивариус Николай Оглоблин, в конце XIX века нашедший в ар¬хиве Министерства юстиции свидетельства о хлыновских беспорядках, писал: «Явившись на воеводство, Г.Волынской, следуя примеру своей братии, мос¬ковских воевод, стал тре¬бо¬вать у посадских и земских людей обычных даней, ше¬дших с города и уезда на «кормле¬ние» воевод. Он потре¬бовал себе так называемо¬го въезжего 500 руб., «посошно¬го хлеба», «празнишных денег», «всядневных харчей», «пив¬ных вар» и «винных браг», «кон¬ского корму», дров и пр., и пр.» (Здесь и далее лексичес¬кие, синтаксические и особенности стиля цитируемых ис¬то¬чников сохранены. — Прим. ред.).
Чтобы представить себе, о каких суммах шла речь, дос¬таточно сказать, что самые состоятельные горожане не без труда платили в год ежегодный оброк в размере 2 руб. А те, кто победнее, с немалым трудом собирали для казны рубль.
Требование Г.Волынского выглядело чрезмерным и на фоне того, сколько запрашивало в качестве «въезжих» по случаю вступления в должность подавляющее большинство его коллег. Воеводы в Слободе и Шестакове, как свидетельствовали относящиеся к тому же времени разыскные дела об их злоупотреблениях, брали по 300 руб. А предшественник Г.Волынского воевода Чевкин получил 400 руб.
Еще одной неписаной традицией мздоимцев той эпохи было ведение переговоров с населением — «миром» — в лице старост и целовальников не напрямую, а через посредников. Для этого при воеводском дворе состоял хлыновский житель Данило Калсин, именовавшийся прочими горожанами ябедником. Он объявил старостам запрошенные новым воеводой суммы и еще до получения их ответа уверил Г.Волынского в том, что посадские и уездные люди непременно заплатят. Однако старосты и подавляющее большинство горожан платить непомерную взятку не собирались. Как не собирались давать и самому Д.Калсину его обычную мзду за посреднические хлопоты.
Возможно, причиной не¬обычного поведения обитателей Хлынова и его окрестностей стали обрушившиеся на них в предыдущие годы невзгоды. В июне 1632 года в городе произошел опустошительный пожар, во время которого сгорело 4 церкви и 317 посадских дворов. Большой ущерб нанес огонь и главному царскому источнику доходов — хлыновским кабакам: в пе¬пел обратились не только постройки двух питейных заведений, но и значительные запасы сырья для производства спиртного и, если верить челобитной кабацкого старосты, немалое количество только что купленных дров.
Царь Михаил Федорович Романов вместо сочувствия и помощи приказал воеводе В.Чевкину взыскать весь убыток с кабацких старост — за нерадивое отношение к делу. А прочий ущерб от пожара хлыновские жители продолжали покрывать и три года спустя. Так что 500 руб., видимо, показались им непосильной платой.

«Хотел нагло продолжать свою ложь»

Старосты и поддержива¬ющие их горожане сделали попытку поторговаться. Но вы¬ступавший от имени нового воеводы Д.Калсин объявил, что Г.Волынской — человек очень знатного ро¬да и меньше 500 руб. никак взять не может. Ста¬росты промолчали, но и вносить деньги не стали. Время шло, и Г.Волынской начал терять терпение. Он потребовал привести в свою канцелярию — съезжую избу — несговорчивых старост. Но вместе с ними на встречу с воеводой явилось немалое количество горожан.
«Кроме Перетолчина, Вши⬬цова и других старост, — писал архивист Н.Оглоблин, — народу собралось около избы более 200 человек. Все они вели себя очень чинно: никакого «насильства мы не видали» от них, показывали впоследствии на «сыске» подьячие. Воевода вышел к народу и, обратясь к старостам, спокойно стал «просить у них въезжего и кормового, и посошного хлеба»... Спокойный и даже просительный тон воеводы придал смелости ми¬ру, и Перетолчин, выступив вперед, обратился к Г.Волынскому с прямым вопросом: «Почему тебе давать въезжее и корм и посошной хлеб?» — «По государеву наказу...» — солгал Г.Волынской. «А прикажи вычи¬тать миру государев на¬каз», — настаивал Перетолчин. Воевода повернулся и ушел в съезжую избу, откуда через несколько минут выслал подьячего Петра Агеева действительно с «воеводским наказом» в руках. Трудно допустить, чтобы воевода не знал своего «наказа» и не сознавал своей лжи, когда делал ссылку на этот документ!..
Что же дало ему такую нахальную смелость — позволить «вычесть» народу наказ, в котором, он знал, ни слова нет о «въезжем»? Скорее всего, следует допустить, что Г.Волынской просто хотел нагло продолжать свою ложь и дальше: возможно, что он приказал подьячему П.Агееву вставить в наказ прибавку о «въезжем» и проч. Не успел еще П.Агеев развернуть столбец, на котором был написан государев наказ, как Перетолчин остановил его и потребовал, чтобы наказ читал их земской дьячек Петр Руской... Агееву ничего не оставалось делать, как передать наказ П.Рускому. Долго вычитывал П.Руской длинный государев наказ Г.Волынскому, а когда все было прочтено, мир вполне убедился, что ни о «въезжем», ни о «посошном хлебе», ни о других данях воеводе в наказе ничего не написано».
Старосты с соратниками, сознавая свою правоту, после этого спокойно разошлись. А воевода решил все-таки получить «въезжие». По его приказу приставы потащили в съезжую избу земских целовальников, где с них обычным тогда «правежом», с помощью битья, попытались получить требуемые Г.Волынским деньги. Однако старосты своих помощников в обиду не дали и, явившись к воеводе, твердо попросили их отпустить. Когда же Г.Волынской вновь дал слабину и отпустил задержанных, старосты сделали следующий ход. Ведь если никаких слов о «въезжих» не было в новом воеводском наказе, откуда им было взяться в наказе старого воеводы Чевкина и его помощника Одинцова?
«Явившись к Чевкину, — со¬общал Н.Оглоблин, — старосты «прошали» у него «своих зем¬ских възжих денег 400 рублев, что они не по государеву указу доправили себе на земских людях»... Чевкин беспрекословно отдал старостам 200 руб., а об остальных сказал, что их взял Одинцов. Воевода был рад, что отделался так дешево и что ста¬росты не потребовали боль¬шего... От В.Чевкина толпа направилась ко двору Одинцова. Самого подьячего не было дома (или он скрылся), но жена его тотчас вынесла 200 руб. и отдала старостам».
Следующей точкой, где старосты и их соратники решили получить назад неправедно взятые с них деньги, была изба служилого человека М.Рябинина. Тот в ходе ревизии старых расчетов с казной насчитал за старостами долгов 300 руб. и получил эти недоимки. Однако теперь народ решил, что его и здесь обманули, а М.Рябинин взял деньги себе. Подтверждением опасений оказалось то, что в избе у М.Рябинина сидел «ябедник» Д.Калсин, против которого после разоблачения воеводского обмана был настроен весь Хлынов.
Опасаясь расправы, М.Рябинин и Д.Калсин бросились бежать и, благодаря тому что охрана задержала толпу, смогли добраться до собора, где шла служба и где находился Г.Волынской. Но воевода, не¬смотря на мольбы, не стал защищать их и ушел восвояси. А оба беглеца решили спрятаться в храме. Они, видимо, полагали, что православные не станут осквернять дом божий насилием и убийством, но просчитались.
Один из церковных сторожей запер храм снаружи, а ключи бросил внутрь, полагая, что толпа не станет ломать дверей собора. Однако народ к тому моменту распалился настолько, что были выломаны не только входные врата, но и все запертые двери внутри собора. После первого обыска горожане нашли М.Рябинина и потащили его под арест. А при следующем обходе под образами нашли прята¬вшегося Д.Калсина. Ни бить, ни убивать в храме его действительно не стали. Толпа дала себе волю после того, как «ябедника» выволокли на площадь. Его долго били, а затем, вытащив из города, еще живого сбросили с моста в ров, где он и умер.
Расправой с «ябедником» активная часть бунта и завершилась. Служилый человек М.Рябинин, просидев под арестом у старост три дня, сдался и приказал жене принести требуемые народом 300 руб., после чего был отпущен целым и невредимым восвояси.
Но самой замечательной деталью хлыновского антикоррупционного бунта оказалось поведение воеводы Г.Волынского. Имея значительное число ратников и вооружения, он заперся вместе с ними и не показывался на улицах до тех пор, пока народ окончательно не успокоился.
Последним эпизодом бунта стало задержание в Ко¬тельни¬че, пригороде Хлынова, быв¬шего воеводы В.Чевкина и его соратника Одинцова, отправлявшихся в Москву. Они забыли отдать котельническим жителям «платежные памяти» о том, сколько те заплатили за время их правления разных податей. А без этих бумаг казна могла потребовать заплатить опять. Поэтому В.Чевкина и Одинцова ласково попросили погостить в пригороде, а их человек отправился обратно в Хлынов за якобы забытыми «памятями». Пять дней спустя бумаги были доставлены, а чиновники продолжили путь в столицу, где рассказали о заговоре старост против царя и страшном хлыновском бунте.
Как водится, на место про¬и¬с¬шествия отправилась для сыска по делу команда во главе с князем Иваном Дашковым и дьяком Дмитрием Карповым. Двигалась следственная бригада неспешно и прибыла в Хлынов только в августе 1636 года. Во время допросов немалая часть горожан утверждала, что ничего не слышала и не видела. А та картина, которую в итоге удалось составить, показывала, что никакого зловещего заговора не было. Так что, видимо, лишь самых активных участников бунта отослали в города, еще более отдаленные от Москвы, чем Хлынов.
К тому времени жители города и уездов успокоились окончательно и, судя по тому, что те же сыщики начали следствие о злоупотреблениях и мздоимстве воеводы, начали давать ему взятки. Ведь так поступали все во¬круг. А те, кто не хотел или не мог платить, чаще всего не бунтовали, а убегали в новые места.
Как показало еще одно следствие князя И.Дашкова и дьяка Д.Карпова, проходившее чуть позднее, в 1637 году, некоторые сибирские города из-за вымогательства воевод, сажавших неплательщиков на цепь, попросту обезлюдели. Но главное заключалось в том, что за попытку незаконного вымогательства «въезжих», вызвавшую бунт, воевода Г.Волынской никакого наказания не понес.

«Воеводы продолжают питаться от должности»

Ничего удивительного в том, что суровое наказание обошло и самого воеводу, и его противников, на самом деле не было. Вся местная власть испокон веков кормилась с опекаемых ею людей, и на этом строилась вся русская жизнь. Известный юрист Валериан Ширяев в 1916 году в своем обширном труде о российском взяточничестве писал: «Наместники и волостели Мос¬ковского государства и подчиненные им органы, отправляя службу на государя, получали содержание натурой с управляемого ими населения или в виде периодических сборов, или же в виде пошлин за выполнение тех или других действий служебного характера. Система кормления открывала широкий простор для всякого рода злоупотреблений и прежде всего для притеснения населения поборами. Размер кормов, порядок их взимания устанавливался обычаем».
Но одновременно в Московском царстве предпринимались попытки хоть как-то обуздать аппетиты наместников и защитить от их поборов народ: «Для ограждения населения от излишних сборов, — писал В.Ширяев, — обычай облекался в писаную форму в грамотах наместничьего управления. Уставные грамоты наместничьего управления были не столько инструкциями центрального правительства для местных агентов власти, сколько актами ограж¬дения населения от злоупотреблений должностных лиц... Грамоты перечисляют с достаточной подробностью, когда, за что и в каком размере может брать себе кормы намест¬ник. Выход из указанных границ: «а через сю мою грамоту кто что на них возьмет или чем изобидит» — влек невыгодные для нарушителя последствия: «быти тому от меня, от великого князя, в казни». Содержание и характер многочисленных дошедших до нас уставных грамот наместничьего управления довольно однообразны: они различаются между собою лишь част¬ностями».
Проблема заключалась в одном: чтобы великий князь привел свои угрозы в исполнение, требовалось написать ему челобитную, а последствия этого были не¬предсказуе¬мы. Вое¬воду-мздоимца могли действительно отозвать и казнить. Но могло начаться и долгое следствие или еще более долгий суд, где сторонам предстояло доказывать свою правоту.
В целом, однако, система считалась вполне приемлемой, и позднее, в конце XV века, ограничительные положения из грамот перешли в «Судебник» великого князя Ивана III. Но ситуация со злоупотреблениями и взяточничеством ничуть не изменилась. В том же труде В.Ширяев писал: «Наместников и волостелей, о которых говорили грамоты и судебники, сменили органы выборного земского самоуправления и затем в XVII веке воеводы, но эти реформы в организации внутреннего управления не сократили злоупотреблений. Казалось, вся система московского управления питала злоупотребления должност¬ных лиц и способствовала их развитию. Хотя в XVII в. кормленщики существуют только в виде исключения, но в действительности воеводы XVII в. продолжают по-прежнему питаться от должности. Центральному правительству это не только известно, но оно само считается с доходностью должно¬сти при ее замещении».
Кроме того, крайне медленная доставка корреспонденции мешала наладить реальное управление местными властями. Поэтому в наказах воеводам приходилось делать оговорки, дававшие им простор для самостоятельного принятия решений, но одновременно и для мздоимства: «Злоупотребления органов власти, — утверждал В.Ширяев, — были многочисленны и разнообразны. Они чинились и за счет местного населения, и за счет интересов государства; выбор способа наживы зависел от личного вкуса и усмотрения воевод. Наказы воеводам давали в этом отношении большой простор, так как наряду со строгими предписаниями держаться точно данной инструкции центральное правительство считалось заранее с возможностью отступления от требований наказа: «Буде в сих вышеписанных статьях что явится в нынешнему делу и времени ко исправлению несогласно, и чего будет делать немочно и казне убыточно, а всякого чина людям тягостно, и воеводам со товарищи в тех статьях чинить по своему правому рассмотрению, как бы казне было прибыльнее и людям не в разорение, без всякого пристрастия, памятуя страх Божий и крестное целование».

«Решили его, воеводу, убить»

В такой непростой ситуации царский двор мог сдерживать мздоимство единственным способом — дать жителям городов и сел возможность жаловаться на злоупотребления воевод, причем подходить к подобным жалобам со всей возможной серьезностью. Однако, как отмечали историки, до тех пор пока воевода кормился, не злоупотребляя до крайности властью, как простые, так и богатые — «большие» люди предпочитали отмалчиваться и терпеть. Следствие могло длиться годами, а воевода за это время мог доставить много неприятностей. Так что гораздо удобнее и без¬опаснее было писать челобитные на воеводу после окончания его службы. Тогда он попадал в руки мздоимцев-следователей и обиженные им жители получали если не материальное, то моральное удовлетворение, зная, что ему приходится отдавать нажитые за их счет богатства.
Иногда народным представителям все-таки удавалось затеять судебное дело и во время службы воеводы. Но выиграть суд не получалось почти ни у кого: в лучшем случае дело сводилось к примирению сторон. А в некоторых случаях, как это произошло в Сольвычегодске в 1636 году, терпение людей кончалось раньше, чем начинался суд, и события приобретали неожиданный характер.
«Сольвычегодский воевода Ф.Головачев, — писал историк Михаил Богословский, — жаловался в Москву, что посадские люди по наущению видной мест¬ной посадской семьи Гогуниных с земским старостою и целовальниками во главе 12 фев¬раля 1636 г. составили заговор на его жизнь, решили его, воеводу, убить, а занимаемый им двор сжечь, оформив это решение будто бы составлением официального акта, «одинашной записи», которую скрепили своими руками.
Для исполнения замысла заговорщики наняли 60 человек разного сброда, «посад¬ских безместных людей, ярыжек». 13 февраля после обедни, писал воевода, ударили у Климента Чудотворца во все колокола в набат, и нанятые посадские люди пришли к вое¬водскому двору «с луки, с пищали и с ослопы, и с каменьем, и с бревны, и с соломою, и с огнем, и с топоры и у двора ворота выломили», двор за¬жгли, воеводу взяли в плен, а имущество его все пограбили и разнесли».
Как писал М.Богословский, по жалобе воеводы Ф.Головачева началось расследование: «Один из очевидцев происшест¬вия давал о нем на допросе изобразительное по¬казание. Действительно, «у Соли Вычегодской мирские люди в колокол били», и его, свидетеля, взяли с собой Андрей да Петр Строгановы и привели к воеводе Ф.Головачеву на двор, «и у него де, у Федора, на дворе у ворот и за вороты многие люди шумят и вопят на него, на Федора, а иные меж себя, и Федора иные многие лают, а иные де безумные люди хотят его, Федора, и убить».
Нападавшие выдвинули встреч¬ные претензии: «Со своей стороны сольвычегодский всеуездный мир представлял дело в другом свете. Воевода, жаловался мир, государевых грамот не слушал, миру чинил великие насильства и весь Сольвычегодский уезд запустошил; в 1635 г. при въезде своем на управление взял с мира 430 руб.».
Особенно возмущало соль¬вычегодцев вмешательство воеводы в распределение выгодных должностей в городе и уезде, которые должны были замещаться по очереди и с помощью выборов: «Он вмешивался в земские выборы, сам назначал выборных к разным казенным службам, не соображаясь с мировой очередью, приказывая мирским людям прикладывать к таким выборам руки насильно в съезжей избе, грозя батогом, и брал с таких выборных откупного рублей по 5 и больше. Посадского целовальника, отказавшегося под¬писать счетный список, потому что находил его неправильно составленным, «убил на правеже и ноги ему переломал».
Кроме того, как писали представители народа, Ф.Головачев просто и бесхитростно обкрадывал казну: «При отправке в Москву данных и оброчных денег взимал в свою пользу по 3 деньги с рубля; брал себе насильно деньги за дрова, за лучину и за сено, хотя зем¬ский староста доставлял ему эти припасы в натуре. Ежедневно брал себе у старосты «повседневные многие харчи во весь год хлебом, и калачами, и рыбою, и живыми быками», приказывая старосте харчи эти в расходные книги расписывать на проезжавших через Сольвычегодск сибирских воевод; учредил у себя на дворе пивные вари, для которых солод и хмель требовал у мира, и т.д.».
Выяснить, кто прав, а кто виноват, следствие не смогло, и за дело, как писал М.Бого¬словский, взялся суд: «Возник процесс между воеводою Ф.Головачевым и сольвычегодским всеуездным миром. Ф.Головачев предъявил к миру иск о разграбленном скарбе, список которого он приложил к челобитной. Мир представил со своей стороны длинный список воеводских злоупотреблений. В старину процессы наместников и волостелей с мирами, если не заканчивались мировой сделкой, решались иногда судебным поединком — дракой между наместниками и уполномоченными земских миров.
И в этом процессе после того, как попытка Ф.Головачева помириться с сольвычегодцами на 400 руб., которые он им предлагал, не увенчалась успехом, обе стороны обратились в приказ с прось¬бой решить дело ордалией, пыткой. Ф.Головачев предлагал пытать представителя соль¬вычегодцев П.Гогунина в грабеже и покушении на убийство, обещая заплатить ему за бесчестье и увечье, если не допытается, а П.Гогунин со своей стороны просил дать на пытку Ф.Головачева в поклепе. Дело докладывалось государю, который указал о злоупотреблениях Ф.Головачева произвести на мес¬те большой повальный обыск».
Однако попытка сделать спасение страдающих от вымогательства делом самих страдающих успехом не увенчалась и привела к росту числа антикоррупционных бунтов. После вступления на престол царя Алексея Михайловича подобные события произошли в том же Сольвычегодске, Великом Устюге и других городах. Возможно, поэтому в Уложении Алексея Михайловича 1649 года появились пункты, описывавшие чиновничьи преступления и наказания за них. Но, как отмечали историки, если за неправомочный суд и вынесение судебного решения за взятку там предусматривалось наказание, то о взятках за исполнение (или неисполнение) обязанностей там ничего не говорилось.
Так что мздоимцев продолжали наказывать в индивидуальном порядке, по царским указам. В 1654 году, к примеру, наказали двух высокопо¬ставленных взяточников — князя Александра Кропоткина и дьяка Семенова. Первый взял 150 руб. за разрешение дела жителей города Горохова, которые, вопреки царскому указу, не хотели становиться купцами — вступать в гостиную сотню. А второй за помощь в том же деле получил бочку вина, а затем потребовал еще 30 руб. Хотя виновные, как говорилось в указе, заслуживали смертной казни, их велено было бить кнутом.
Но назначение наказания за то, что еще недавно считалось обыденным делом, не изменило ровным счетом ничего. Записи уездных и прочих старост, которые вели строгий учет общественным деньгам, потраченным на подношения и взятки воеводам, свидетельствовали о том, что в начале самостоятельного правления царя Петра I не менялось абсолютно ничего. Староста Тотемского уезда, к примеру, в 1691 году записывал: «Декабря в 1-й день стольнику и воеводе Василью Ивановичу Кошелеву несено рыбы палтусины на 11 алтын на 4 деньги, куплена у Василья Губы; да семги на 7 алтын, трески на 5 ал¬тын, щука на 2 алт. на 4 деньги, репы на 5 алт., толокна полпуда, дано 3 алт., палтусины сухие на 2 алт. на 2 ден.». И подобные записи о пудах рыбы и прочих продуктах староста делал едва ли не каждый день.
Новый царь взялся за мздоимцев со свойственной ему страстью.