Диктатура найвищої міри

Коли у твоїх руках життя і смерть практично будь-якої людини, влада воістину безмежна

Як повідомляв «ЗіБ», найближчим часом Конституційний суд Росії повинен буде вирішити питання про можливість відновлення з 1 січня 2010 року смертної кари. Оглядач «Власти» Євген ЖИРНОВ вирішив нагадати, на що перетворюється найвища міра покарання в умовах соціалізму чи іншого недемократичного ладу.

Як повідомляв «ЗіБ», найближчим часом Конституційний суд Росії повинен буде вирішити питання про можливість відновлення з 1 січня 2010 року смертної кари. Оглядач «Власти» Євген ЖИРНОВ вирішив нагадати, на що перетворюється найвища міра покарання в умовах соціалізму чи іншого недемократичного ладу.

 

«Кров так і стоїть величезними чорними калюжами»

 

Знаменита фраза Йосипа Сталіна «Немає людини — немає проблеми» — це лише чітке формулювання того, про що з перших днів більшовицького перевороту думало, говорило і писало багато найвидніших комуніс­тичних діячів. Володимир Ленін у безлічі записок вимагав від соратників безжального знищення ворогів. Потім відповідні положення потрапляли в законодавчі акти радянської влади.

У постанові Раднаркому про червоний терор, що була підписана у вересні 1918 року і надавала особливі права Всеросійській надзвичайній комісії, наприклад, мовилося: «Совет народных комиссаров, за­слушав доклад председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, что для усиления деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей, что необходимо обеспечить советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры» (Тут і далі лексичні, стилістичні, а також особливості граматики та синтаксису цитованих джерел збережені. — Прим. ред.).

Судячи з документів, питання про планомірність роботи ВНК і поповнення її великою кількістю «відпо­відальних товаришів» залишилися благими намірами. А ось посилення терору, основане на розпливчатому формулюванні о «прикосновенности к белогвардейским организациям», велося ударними темпами.

Вже в березні 1919 року представник РРФСР в Україні Давид Гопнер повідомляв В.Леніну і наркому закордонних справ Геор­гію Чичеріну про ді­яльність чекістів, яку обговорювали на засіданні українського радянського уряду: «Перед собранием предстала возмутительнейшая картина диктатуры этого официально подчиненного учреждения — картина полного игнорирования им всех законов и распоряжений правительства. В продолжение долго­го времени наркомюст Хмельницкий тщетно добивался от Чрезвычайкома сведений о содержащихся в заключении и о расстрелянных по постановлениям ЧК... Никакими способами ни Хмельницкому, ни самим руководителям ЧК не удалось установить мотивы ареста подавляющего большинства заключенных. Чрезвычайком цепко держит всех, кто попадает в ее руки, и только в очень редких случаях дела передаются трибуналу, а постфактум даваемые ею сведения о расстрелянных далеко не полны».

Окремо Д.Гопнер описав роботу чекістів у Катеринославі: «Вооруженные с головы до ног люди от имени ЧК, комендатуры города, уголовно-розыскной милиции и других учреждений производят обыски, аресты, подбрасывают фальшивые деньги, напрашиваются на взятки, шантажируют этими взятками, заключая в тюрьму тех, кто эту взятку дал, чтобы в конце концов освободить человека из-под страха смерти за удесятеренную или удвадцатеренную взятку.

Во главе Чрезвычайной комиссии стоит старый партийный работник Валявка, человек упрямый, тупой и жестокий. Вспыльчивый, самонадеянный, лишенный спокойствия, он никогда не слушает собеседников, а только говорит или, вернее, кричит. Имея самое элементарное политическое развитие, он неразборчив, опьянен своим всемогуществом и лишь жаждет «уничтожения».

Я присутствовал дважды на его приеме и вынес впечатление, что, накричавшись в течение целого дня, он не мог объяснить, кто с какой целью к нему ходил и чего от него добивались. Вчера было расстреляно двое арестованных при ЧК, но еще до этого в газете было помещено сообщение, что приговор над ними приведен в исполнение...

В кабинете Валявки в присутствии моем, Машицкого и Литвинова на мой запрос по поводу арестованных анархистов Валявка ответил, что в Москве убит Свердлов, арестован Дзержинский и что он, Валявка, расстреляет всех сидящих в Екатеринославе анархистов и левых эсеров. Никаких объяснений по поводу этих нелепых слухов он, разумеется, не дал.

Губернский комиссар юстиции и почти все члены екатеринославского комитета партии коммунистов говорили, что принимают меры против самоуправства Валявки, но пока что ни их требования, ни мои увещания, ни внушения Раковского ни к чему не привели. По улицам Екатеринослава свободно расхаживают активисты-меньшевики, стрелявшие нам в спину во время нашего прошлогоднего отступления, а беззаветные революционеры продолжают томиться в тюрьме, находясь в полном бесконтрольном распоряжении Валявки».

Свої спостереження Д.Гопнер завершував неприємним висновком: «В Екатеринославе повторилось то, что имело уже мес­то в других реоккупируемых областях: восторженно встретившее наши вой­с­ка население, с нетерпением ждавшее наступления благоприятных перемен с организацией советской власти, к величайшему нашему несчастью, видит лишь активность ЧК, которая, очевидно, призвана разочаровывать окрыленное надеждами измученное население и лить воду на мельницу контрреволюции и меньшевиков, обладающих, кстати, на местных заводах довольно большим влиянием. За время моих объездов по реоккупированным областям я пришел к совершенно не­ожиданному для меня за­ключению, что ЧК, наскоро создаваемые в этих местностях, совершенно не приспособлены к борьбе против контрреволюции и что, сами, быть может, того не желая, служат ее ферментом, ее аванпостом».

Аналогічна картина спостерігалася практично в усій країні. У червні 1920 року голова Раднаркому Забайкальської області та член Сибревкому Василь Соколов відправив телеграму в сиббюро ЦК РКП(б), повідомивши про результати перевірки Єнісейської губчека та її голови Вільдгрубе, котрого звинувачували в численних необгрунтованих стратах: «Расстреливали в подвалах на дворе. Говорят о пытках в этом подвале, но, когда я его осматривал, оказался закрытым, и я подозреваю, что его подчистили. Кровь так и стоит огромными черными лужами, в землю не впитывается, только стены брызгают известью. Подлый запах... гора грязи и слизи, внизу какие-то испражнения. Трупы вывозят ночью пьяные мадьяры. Были случаи избиения перед смертью в подвале, наблюдаемые из окон сотрудниками чека. Отбираемые все запасы, ценности не сдаются, а остаются в распоряжении чека. Арестовывают семьями по личным счетам, по доносам...

Говорят, были случаи расстрела раньше вынесения приговора... В деле расстрелянного Кучеренко нет протокола до­проса. Расстрелян юноша Кинчман по доносу ревнивой девицы, которая потом отравилась и созналась в предсмертной записке... Расстреляно здесь всего за 3 мес. больше 300 чел... Думаю, что Вильдгрубе и Иванова восстановить в правах здесь нельзя. Они физиологически перерождаются в автоматы смерти и убийства. Отсюда извращенность всех других отправлений и неизбежное привнесение разнузданнос­ти во весь аппарат».

Сам голова ВНК Фелікс Дзержинський не міг добитися від підлеглих йому губернських та інших НК відомостей про причини розстрілу тих чи інших людей. У липні 1919 року він писав голові Всеукраїнської надзвичайної комісії Мартину Лацису: «Прежде всего мелочь. На наш запрос о расстрелянных профессорах — только запрос — вы ответили об усах и бороде. За­прос свой мы сделали по поручению ЦК... Что вы делали, мы не знали, связи с нами постоянной не поддерживали».

 

«Примушую відкрити рот і стріляю впритул»

 

До 1921 року, коли громадянська війна завершилася, серед партійної верхівки стала складатися думка, що свавіллю чекістів, особливо в розстрільній справі, слід покласти край. Проте Ф.Дзержинський наполегливо чинив опір. Він то намагався впорядкувати ухвалення смертних вироків, забороняючи начальникам особливих відділів у армії виносити їх одноосіб­но й наказуючи створювати трійки, то намагався перехопити ініціативу, доводячи, що потрібно зберегти страти виключно на користь справи.

У січні 1921 року Ф.Дзержинський писав у політбюро: «После прекращения боевых действий на внешних фронтах ВЧК сама поставила в порядок дня вопросы о применении высшей меры наказания, о сокращении судебных функ­ций ЧК, вообще о регулировании карательной деятельности всех судебных органов, о согласовании ее со всей организационной системой карательных и судебных органов.

Что касается применения высшей меры наказания, ВЧК 24 декабря прошлого года дала телеграмму всем губчека, запрещающую приводить в исполнение приговоры к высшей мере наказания без санкции на то ВЧК, за исключением приговоров по делам об открытых вооруженных выступлениях. По вопросу о возможности отмены высшей меры наказания ВЧК полагает, что ее можно отменить по всем политическим преступлениям, за исключением террористических актов и открытых восстаний.

В области уголовных преступлений ВЧК считает необходимым принять высшую меру наказания к бандитам и шпионам, но в особенности настаивает на сохранении высшей меры наказания для тех должностных преступлений, которые резким образом препятствуют советской власти восстановить производительные силы РСФСР. В то время, когда хозяйственный фронт требует крайнего напряжения всех сил пролетариата, для которого победа на этом фронте является вопросом жизни и смерти, преступления всех должностных лиц, кто бы они ни были, стоящих пролетариату поперек дороги на пути к восстановлению, должны пресекаться самым беспощадным образом».

У боротьбі за збереження надзвичайних роз­стрільних повноважень Ф.Дзержинський проігнорував навіть найвищий радянський законодавчий орган — з’їзд рад, що прийняв у грудні 1921 року резолюцію про перегляд положення про ВНК: «Съезд советов отмечает героическую работу, выполненную органами Всероссийской чрезвычайной комиссии в самые острые моменты гражданской войны, и громадные заслуги, оказанные ими делу укрепления и охраны завоеваний Октябрьской революции от внутренних и внешних покушений. Съезд считает, что ныне укрепление советской власти вовне и внутри позволяет сузить круг деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии и ее органов, возложив борьбу с нарушением законов советских республик на судебные органы».

Ф.Дзержинський до останніх днів життя прагнув зберегти за своїм відомством право страчувати. У 1926 році, коли вкотре виникло питання про відміну смертної кари й обмеження прав ОДПУ, залізний Фелікс доручив своєму заступнику, В’ячеславу Менжинському, зібрати компромат на Наркомат юстиції, його главу Миколу Криленка і подати в політбюро: «В связи с запиской б. каторжан об амнистии и отмене смерт. казни необходимо было бы составить записку в П/бюро о практике и теории НКЮст, которые ничего общего с государством диктатуры пролетариата не имеют, а составляют либеральную жвачку буржуазного лицемерия. Надо было бы сделать выписки из премудростей Крыленко и других. И до тех пор, пока НКЮст будет тем, чем он есть, наше государство не сможет быть в безопасности без прав ОГПУ, за которые как ведомство вовсе не держимся.

Во главе прокуратуры должны быть борцы за победу революции, а не люди статей и параграфов, для которых безразлично, контр­революция, или простой мордобой, или нарушение уличного порядка. Я уверен, что никто иной, а именно НКЮст готовит для пошлой «демократии» идеологические силы и растлевает революцию».

Всі, правда, чудово розуміли, що йдеться про боротьбу не за революцію, а за владу. Адже коли у твоїх руках життя і смерть практично будь-якої людини, влада воістину безмежна. І в цій боротьбі Ф.Дзержинського постійно й послідовно підтримував Й.Сталін, котрий не звертав ніякої уваги ні на скарги з місць на свавілля чекістів, ні на виступи більшовицьких лібералів. Адже розправа з усіма тими, хто стояв на шляху до абсолютної влади, могла початися досить скоро.

І, як показував досвід революції та громадянської війни, кадри, здатні організувати терор, навряд чи б удалося зібрати в одну мить. А в тому, що вишколені Ф.Дзержинським працівники відповідали поставленому завданню, не варто було і сумніватися. Письменник Юрій Дружников записав спогади чекіс­та Спиридона Карташова: «У мене була ненависть, але вбивати я спершу не вмів, учився. Під час громадянської війни я служив у ЧОП. Ми ловили в лісах дезертирів з Червоної армії та розстрілювали на місці. Раз піймали двох білих офіцерів, і після розстрілу мені веліли топтати їх на коні, щоб перевірити, чи мертві вони. Один був живий, і я його прикінчив...

Мною особисто застрелено 37 чоловік, велику кількість відправив до таборів. Я вмію вбивати людей так, що пострілу не чутно... Секрет такий: я примушую відкрити рот і стріляю впритул. Мене тільки теплою кров’ю обдає, як одеколоном, а звуку не чутно. Якби не припадки, я б так рано на пенсію не пішов».

Більшість же з тих, хто залишався в ОДПУ, а потім, після чергової реорганізації, опинився в НКВС, не мали належної кваліфікації для виконання наростаючої слідом за посиленням класової боротьби кількості страт. У містах, розташованих біля великих річок, трупи розстріляних нерідко скидали у воду, потім їх знаходили жителі прибережних міст і сіл. Якщо розстріл відбувався в лісі, страчених закопували як-небудь, і їх знаходили мисливці та грибники. І що було для чекістів гірше за все — після розстрілу деякі засуджені залишалися живими і примудрялися піти або відповзти з місця страти. Це створювало потім безліч проб­лем.

Вже в першій половині 1930-х розстрілювали таку кількість куркулів та інших ворогів влади, що чекісти навіть намагалися обмежити масштаби своєї ліквідаційної роботи. У жовтні 1935 року Верховний суд СРСР направив в Раднарком Союзу записку, де просив навести лад у справі виконання вироків, які передбачали вищу міру покарання, оскіль­ки НКВС відмовлявся розстрілювати засуджених за непідвідомчими держбезпеці статтями. У результаті арештованих тримали в райвідділах міліції, де через слабку й непрофесійну охорону відбулося кілька втеч смертників, яким нічого було втрачати. Проте все це було дрібницею порівняно з тим, що почалося після старту масових репресій.

 

«Самі стрілятимемо, самі возитимемо й інше»

 

У наказі наркома внут­рішніх справ Миколи Єжова №00447 «Про операцію з репресування колишніх куркулів, карних злочинців та інших антирадянських елементів», підписаному 30 липня 1937 року, було передбачено абсолютно все. Хто потрапляє в першу категорію підданих репресіям — на розстріл і в другу — в ГУЛАГ, яке в кожної республіки й області завдання на арешти першої та другої категорій, які правила виконання вироків. Страчувати наказували «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение».

Керівники держбезпеки на місцях деталізували це розпорядження. Начальник УНКВС Західносибірського краю Сергій Миронов роз’­яснював підлеглим: «Стоит несколько вопросов техники. Если взять томский оперсектор и ряд других секторов, то по каждому из них в среднем примерно надо будет привести в исполнение приговора на 1000 чел., а по некоторым — до 2000 чел.

Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн, и потом этим дерном покрыть это место, с тем чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение, потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом религиозного фанатизма.

Аппарат никоим образом не должен знать ни место приведения приговоров, ни количество, над которым приведены приговора в исполнение, ничего не должен знать абсолютно».

Проте добитися бажаного нерідко заважали найрізноманітніші обставини. У жовтні 1937 року з Куйбишевської області доповідали Й.Сталіну й М.Єжову: «Несколько дней тому назад в одном из колхозов Кузнецкого района колхозники пожаловались приехавшему инструктору обкома, что неподалеку от них ночью произошло массовое убийство. Проверка обнаружила, что в лесу ночью были расстреляны 8 врагов народа по приговору спецтройки. Начальник РО НКВД, накануне исключенный из партии за связь и смычку с разоблаченными врагами народа, допустил провокационный вражеский акт, не приняв меры, чтобы расстрелянные были зарыты в землю. Начальник был арестован, расстрелянные враги народа закопаны».

А ось відряджений у 1938 році для проведення ліквідацій у далекий Бодайбо старший лейтенант держ­безпеки Борис Кульвець виявив справжню чекістську наполегливість. Він доповідав керівництву: «Только сегодня, 10 марта, получил разрешение на 157 чел. Вырыли 4 ямы. Пришлось производить взрывные работы из-за вечной мерзлоты. Для предстоящей операции выделил 6 чел. Буду приводить в исполнение приговора сам. Доверять никому нельзя. Ввиду бездорожья можно возить на маленьких 3—4-местных санях. Выбрал 6 саней. Сами будем стрелять, сами возить и прочее. Придется сделать 7—8 рейсов. Чрезвычайно много отнимет времени...

Мое мнение, если вы с ним посчитаетесь, — расстрелять сейчас. Чем дольше их держать, тем больше будет болеть голова. Положение у меня тяжелое. Забито все здание, все коридоры, занял столовую, здание милиции, склады. Прошу вас принципиально рассмотреть вопрос о лимите первой категории для Бодайбо. Меня оч. огорчило, что из двух партий в 260 чел. по первой категории идут только 157. Между тем изымается исключительная сволочь.

Кроме того, прошу учесть, что в условиях Бодайбо, где большой контингент врагов, которым надо дать почувствовать силу соввласти, выделяемая вами норма первой категории — капля в море и не даст никаких результатов».

Одначе проблеми з похованням страчених виявилися нікчемними порівняно із самими ліквідаціями — смертників було дуже багато. Отже, для економії часу і патронів чекісти почали використовувати найрізноманітніші методи. На Далекому Сході засуджених топили в морі, прив’язавши до ніг вантаж, у деяких областях України рубали сокирами, а в Новосибірській області душили.

Після арешту начальник куйбишевського оперсектору Лихачевський на слідстві давав показання: «Осуждено к вмн за 1937—1938 годы по куйбышев­скому оперсектору было ок. 2 тыс. чел. У нас применялось два вида исполнения приговоров — расстрел и удушение. Сжиганием не занимались. Сжигали только трупы. Всего удушили примерно 600 чел. Постоянными участниками этих операций были Плотников, Малышев, Иванов, Урзля, Вардугин и др. работники как НКВД, так и милиции.

Операции проводились таким путем: в одной комнате группа в 5 чел. связывала осужденного, а затем заводили в др. комнату, где веревкой душили. Всего уходило на каждого человека по одной минуте, не больше».

Проте найбільшу вина­хідливість виявили в Москві. У 1990 році мені показали слідчу справу арештованого в 1937-му начальника адміністративно-господарського відділу УНКВС Московської області Ісая Берга, в якому говорилося: «Берг тогда являлся начальником оперативной группы по приведению в исполнение решений тройки УНКВД МО. С его участием были созданы автомашины, так называемые душегубки. В этих автомашинах перевозили арестованных, приговоренных к расстрелу, и по пути следования к месту исполнения приговоров они ­отравлялись газом.

Берг признавал, что он организовывал приведение в исполнение приговоров с применением автомашины (душегубки), объясняя это тем, что он выполнял указания руководства УНКВД МО и что без них невозможно было бы исполнить столь большое количество расстрелов, к которым арестованных приговаривали три тройки одновременно.

Из рассказов на допросах Берга и из разговоров, которые ходили среди сотрудников УНКВД МО, было известно, что процедура приведения приговоров, организованная Бергом, носила омерзительный характер: приговоренных к расстрелу арестованных раздевали догола, связывали, затыкали рот и бросали в машину. Имущество арестованных под руководством Берга расхищалось».

Звичайно, можна вважати, що все це залишилось у далекому минулому. Але й на схилку освіченого ­XIX ст. оптимісти вірили, що часи Івана Грозного теж ніколи не повернуться. Важливо зробити перший крок, а охочі отримати владу над життям і смертю всіх і всього обов’язково знайдуться.

 

Євген ЖИРНОВ,

«Коммерсант-Власть»