Закон і Бізнес


Борьба за право

Рудольф фон ИЕРИНГ: «Ответственность падает не только на ту часть общества, которая попирает закон, но и на тех, кто не имеет мужества его поддерживать»


Архив, №52 (987) 25.12—31.12.2010
12570

Право есть нравственное условие существования лица, защита есть его собственное нравственное самосохранение. Сила или устойчивость, с которыми правовое чувство реагирует против нанесеннаго ему оскорбления, есть пробный камень его здороваго состояния.


Степень боли, которая при этом испытывается, только показывает, какую цену придают угрожаемому предмету. Но чувствовать боль и не принимать к сердцу лежащего в ней напоминания отражать опасность, переносить ее терпеливо, не защищаясь, есть отречение от правоваго чувства, извиняемое, быть может, в частных случаях обстоятельствами, но немыслимое при его продолжительности без вредных последствий для самаго правоваго чувства. Ибо существо последняго есть деяние — там же, где оно бездействует, оно ослабевает и мало-помалу совершенно притупляется. Чувствительность есть способность ощущать боль от правонарушения и действующая сила, т.е. мужество и решимость отстранить его — вот два критерия здороваго правоваго чувства.

«Сила права лежит в чувстве»

Боль есть вопль, призыв на помощь, издаваемый угрожаемою природой. Это относится, как я уже прежде заметил, как к нравственному, так и к физическому организму, и что для медика патология человеческаго организма, то для юриста и философа права — патология правоваго чувства, или правильнее — этим она должна бы быть для него, ибо было бы ошибочно утверждать, что это так в действительности. В этой-то боли поистине и кроется все таинство права.
Боль, которую чувствует человек при нарушении его права, заключает в себе насильственно вынужденное инстинктивное самосознание того, что такое для него право, прежде всего — что оно для него как отдельнаго лица, а потом — что оно для него как единицы рода. В один этот момент проявляется в форме аффекта, непосредственнаго чувства сознание истиннаго значения и истиннаго существа права более, чем в продолжении сотни лет безмятежнаго наслаждения. Кто на самом себе или на другом не испытал этой боли, тот не знает, что такое право, если бы даже в его голове был весь Corpus juris.
Не рассудок, но чувство может ответить нам на этот вопрос, поэтому язык совершенно справедливо называет психологический источник всякаго права правовым чувством. Правовое сознание, правовое убеждение суть отвлеченности науки, которых не знает народ, — сила права лежит в чувстве точно так же, как сила любви; рассудок не может заменить недостающаго чувства. Но как любовь часто не знает сама себя и как иногда одного момента достаточно, чтобы привести ее к этому сознанию, так и правовое чувство в спокойном состоянии не знает хорошо, что оно такое и что в нем скрывается. Но правонарушение есть мучительный вопрос, который заставляет это чувство высказаться, выносит на свет истину и силу. В чем эта истина состоит, я изложил выше.
Я должен отказаться от дальнейшего изложения этой интересной, богатой содержанием темы патологии правоваго чувства, но да позволено мне будет сделать еще некоторыя указания. Каждый из вас знает, как различно действует на разных лиц и на членов различных слоев общественных одно и то же правонарушение. Выше я старался объяснить это явление. Из этого мы можем вывести заключение, что сила правоваго чувства действует не одинаково по отношению к нарушениям всякаго рода прав, но она ослабевает или усиливается по мере того, насколько индивидуум, сословие, народ считают оскорбленное право существенным условием своего нравственнаго бытия. Тот, кто хочет развивать далее это воззрение, может расчитывать на успех. К выше мною приведенным институтам чести и собственности я советую вам в особенности присоединить еще брак — сколько размышлений возникает по поводу того, как отдельные индивидуумы, народы, законодательства относятся к нарушению брака.

«Защита есть обязанность обладателя права по отношению к самому себе»

Второй момент в правовом чувстве: сила действия есть чисто дело характера; поступок человека или народа при виде правонарушения есть самый верный пробный камень его характера. Если мы понимаем под словом «характер» полную, в себе самой покоющуюся, саму себя защищающую личность, то нет лучшаго повода доказать это свойство, как тем, когда произвол вместе с правом затрагивает и лицо.
Формы, в которых оскорбленное правовое и личное чувство реагируют против этого произвола, выразится ли это под влиянием аффекта в диком, страстном поступке или в законном, но сильном сопротивлении, не могут служить мерою для интенсивности правоваго чувства, и было бы величайшей ошибкой живое правовое чувство приписывать только народу дикому, у котораго первая форма есть нормальная, точно так же, как приписывать его необразованному человеку более, чем образованному, который избирает второй путь.
Формы — это дело образования и темперамента, но сила и страстность в одном случае равняется решимости и непоколебимости сопротивления в другом; было бы печально, если бы было иначе, это бы значило, что вместе с образованием как у отдельнаго человека, так и у народа ослабляется правовое чувство. Одного взгляда на историю и общественную жизнь совершенно достаточно, чтобы опровергнуть это мнение. Богатство и бедность имеют на это также мало влияния. Как бы ни была различна экономиче¬ская мера, которой оба измеряют одну и ту же вещь, но она вовсе не принимается в расчет, как уже выше было сказано, при нарушении права собственности; здесь дело идет не о материальной стоимости вещи, но об идеальной стоимости права, следовательно, об энергии правоваго чувства по отношению к собственности, и перевес берет не имущественное состояние, а правовое чувство.
Лучшее этому доказательство представляет английский народ, его богатство не нанесло ущерба его правовому чувству, и мы имеем на континенте немало случаев, чтобы убедиться, с какой энергией оно проявляется даже в обыденных вопросах, касающихся собственности; достаточно взглянуть на ставшую типической фигуру путешествующаго англичанина, который при всяком обмане со стороны хозяина гостиницы или извозчика, мужественно вступает в борьбу, как будто бы дело шло о защите прав Англии, в случае нужды откладывает свой отъезд, несколько дней остается на месте и тратит вдесятеро более того, что считает себя в праве не заплатить.
Народ смеется над этим, не понимает его. Было бы лучше, если бы он понимал. Ибо за несколькими гульденами, о которых здесь идет дело, действительно скрывается старая Англия, и там, в его отечестве, каждый поймет это и не осмелится так поступить с ним.
Я не имею намерения оскорбить вас, но серьезная сторона дела заставляет меня провести параллель. Я поставлю австрийца одинаковаго общественнаго положения и с одинаковым состоянием в те же самыя условия. Как он поступит? Если я имею право доверять собственному опыту в этом отношении, то из сотни едва ли найдется десять, которые стали бы подражать примеру англичанина. Все же остальные побоятся неприятности спора, пересудов, насмешек, которым они могут подвергнуться, чего англичанин в Англии не имеет надобности бояться и чему покойно подвергает себя у нас. Короче, они платят. Но в гульдене, за который стоит англичанин и который платит австриец, лежат целыя столетия их политическаго развития и их социальной жизни.
Таким образом я дошел до мысли, которая представляет для меня удобный переход к следу¬ющему. Позвольте мне теперешнее рассуждение кончить тем же положением, которым я его начал: защита нарушеннаго права есть акт самосохранения лица и, следовательно, обязанность обладателя права по отношению к самому себе.

«Существо права есть практическое одеетворение»

Ограждение права есть в то же время долг по отношению к обществу. Эту мысль я постараюсь развить в последующем изложении. Чтобы доказать это, мне необходимо представить, какое отношение имеет право в объективном смысле к праву в субъективном смысле: в чем же оно состоит?
Я полагаю, что я совершенно верно передам существующее (ходячее) представление, если я скажу: в том, что первое предполагает второе; конкретное право находится только там, где представляются условия, при которых абстрактное правовое положение дает бытие конкретному. Этим взаимныя отношения обоих, по господствующему учению, совершенно исчерпываются.
Но это представление в высшей степени односторонне, оно выставляет исключительно зависимость конкретнаго права от абстрактнаго, но упускает из виду, что такое отношение зависимости также существует и в противоположном направлении. Конкретное право не только просто получает жизнь и силу от абстрактнаго, но отдает ему их назад. Существо права есть практическое одеетворение. Правовое положение, которое не сделалось действующим или не употребляется, не может иметь притязание на это название, оно не что иное, как сломанная пружина, которая не работает в механизме права и которую можно вынуть, не произведя этим никакого изменения.
Это положение равно приложимо ко всем частям права, к государственному праву так же, как к уголовному и гражданскому, и рим¬ское право осветило это поло¬жение, признавши, что desuetudo указывает на совершенно основательную причину отмены закона. Ему соответствует утрата конкретнаго права вследствие продолжительнаго неосуществления (non usus).
Осуществление общественнаго и уголовнаго права обеспечено тем, что обязанность их осуществления возложена государственной вла¬стью на ея различные органы, тогда как гражданскому (частному) праву присвоена форма права частных лиц, т.е. его осуществление предоставлено их свободной инициативе и деятельности. В одном случае это зависит от исполнения государственными чиновниками их обязанности, в другом — от того, чтобы частные лица осуществляли свое право. Если последние перестанут при каких бы то ни было обстоятельствах долгое время вообще охранять свое право, будет ли это вследствие каких-либо удобств или просто страха, то тогда правовое положение делается негодным.
Мы должны сказать: действительность, практическая сила правовых положений гражданского права основывается на осущест¬влении конкретнаго права, и как последнее получает жизнь от закона, так, в свою очередь, оно дает закону жизнь. Отношение объективного, или абстрактнаго, права и субъективного, или конкретнаго, права между собою представляет нечто подобное кровообращению, которое исходит от сердца и к сердцу возвращается. Осуществление общественнаго права зависит от добросовестности чиновников, осуществление же част¬наго права зависит от силы тех мотивов, которые побуждают обладателя права защищать свое право: от его интереса и от его правоваго чувства, если эти мотивы недостаточно сильны, значит, и правовое чувство вяло и тупо, а интересы не так могущественны, чтобы преодолеть неудобства, отвращение от ссоры и спора и страх перед процессом. Прямым последствием этого бывает то, что правовое положение не находит себе применения.
Но кому от этого ущерб, возразят мне, если кто от этого и терпит, то только сам обладатель права. Я опять приведу тот же пример, который я приводил прежде. Бегство одного с поля сражения. Когда борются тысячи людей — можно ли заметить удаление одного? Но если сотни из них оставят знамя, то положение остающихся становится хуже, вся тяжесть сопротивления падает на них одних.
В этой картине, я думаю, совершенно верно представляется соответственное положение дела. Так же точно и в области частнаго права идет борьба права против неправды, общая борьба всей нации, в которой все должны принять участие. Здесь также беглец изменяет общему делу, ибо он увеличивает силу и смелость противника, давая ему перевес.

«Конкретное право есть уполномочие сражаться с неправдой»

Если произвол и беззаконие осмеливаются дерзко поднимать голову, это верный признак того, что те, которые были призваны защищать закон, не исполнили своей обязанности. В частном же праве каждый призван защищать закон. Каждый — страж, хранитель закона, поскольку это его касается. Конкретное право есть не что иное, как уполномочие, данное ему государством, становиться по поводу своих собственных интересов в ряды защитников закона и сражаться с неправдой — уполномочие условное и специальное, в противоположность безусловному и общему уполномочию чиновников.
Защищая свое право, он на короткое время становится борцом за право. Интересы и последствия его способа действий не ограничиваются одной его личностью. Общий интерес, который соединен с этим, есть не только идеальный интерес утверждения авторитета и могущества закона, но реальный, в высшей степени практический, который для каждаго чувствителен и каждому понятен, даже и тому, кто не понимает перваго, а именно интерес упрочения и твердаго охранения порядка общественной жизни.
Если хозяин не смеет требовать порядка от прислуги, веритель не может описать имение у должника, покупающая публика не может требовать от продавцов установленнаго веса и меры, разве от этого колеблется только авторитет закона? Этим отдается на произвол в известном направлении весь порядок общественной жизни, и трудно сказать, куда приведут вредныя последствия, напр. не поколеблется ли этим вся кредитная система. Там, где я могу предвидеть ссору и спор при осуществлении моего права, если только то возможно, я устранюсь — помещу в других странах мой капитал, привезу необходимой для меня товар из-за границы. В таком обществе положение тех немногих, которые мужественно проводят в жизнь закон, принимает характер настоящая мученичества; их сильное, энергическое правовое чувство привлекает на них проклятие. Оставленные всеми теми, которые должны бы быть их естественными союзниками и товарищами, стоят они одиноко против произвола, раздувшагося при всеобщей беззаботности и трусости, и при всем этом, если они тяжелыми жертвами добыли сознание, что остались верны самим себе, вместо признания заслуги встречают только насмешку и порицание.
Ответственность за подобное положение падает не на ту только часть общества, которая попирает закон, но и на тех, которые не имеют мужества его поддерживать. Не неправду следует порицать за то, что она вытесняет право, но право — зачем оно допускает это? И когда я сравниваю практическое значение обоих положений «не делай беззакония» и «не терпи беззакония», чтобы определить, которое более важно, то я должен сказать, первым правилом следует поставить: не терпи беззакония, вторым не делай беззакония. Сознание, что беззаконное действие встретит твердое сопротивление со стороны правообладателя, удержит человека сильнее всякой заповеди, так что если мы сообразим все это, то придем к заключению, что, в сущности, только практическая сила составляет основу нравственнаго закона.

«Право, правосудие в стране охраняются тем, что каждый им содействует»

После всего сказаннаго мною не будет ли излишним утверждать: защита нарушеннаго права есть не только долг обладателя права по отношению к себе самому, но также и по отношению к общест¬ву? Если верно то, что мною изложено, что в своем праве каждый защищает закон, а вместе с законом — общественный порядок, кто будет отрицать, что этим выполняется долг по отношению к обществу? Если общество имеет право призвать каждаго на борьбу против внешняго врага, в которой он должен жертвовать жизнью и имуществом, почему это не имело бы места по отношению внутренняго врага, который не менее опасен? Если на войне постыдное бегство считается изменой общему делу, почему же здесь мы не назовем подобный образ действий тем же именем? Нет! Право, правосудие в стране не тем только охраняются, что судья сидит всегда в готовности на своем кресле, а полиция высылает сыщиков, но что каждый со своей стороны этому содействует; каждый должен считать своей обязанностью разбить голову гидры произвола и беззакония, как только она осмеливается показаться.
Я не буду говорить, как облагораживается, в силу приведеннаго мною воззрения, призвание каждаго по отношению к осущест¬влению своего права. Вместо односторонняго учета современной теории простаго подчинения своих поступков закону является отношение взаимности, в котором правообладатель за услугу, оказываемую ему законом, отвечает тем же. Всякий призывается к участию в труде при выполнении великой национальной задачи. Причем все равно, сознает ли он это сам. Такова сила и значение нравственнаго мироваго порядка, что при этом принимаются в расчет не только те, которые понимают его, но что в нем заключается достаточно средств, чтобы привлечь и тех к содействию, которые не понимают его законов.
Чтобы принудить людей к браку, природа в одного влагает благороднейшее из всех человече¬ских стремлений, в другаго — грубое чувственное влечение, в третьяго — стремление к удобству, в четвертаго — жажду приобретения — и все они вступают в брак. Точно также в борьбе за право один побуждается интересом, другой — болью вследствие нарушения нрава, третий — идеей права; все они идут на поле борьбы и подают друг другу руки для совместной деятельности — защищать право против произвола.
Теперь мы достигли, если мне позволено будет так выразиться, идеальной высоты воззрения на борьбу за право. Восходя от низких ступеней, где руководящим мотивом представляется интерес, мы поднялись до точки зрения нравственнаго самосохранения личности и ея содействия осущест¬влению правовой идеи.

«Мое право есть право общее, в нем оно нарушается и ограждается»

В моем частном праве нарушается и отрицается право, в нем же оно ограждается и восстановляется. Какого высокаго значения достигает борьба субъекта за свое право! На какой глубине по отношению к идеальным вершинам, на которые поднимает нас эта мысль, лежит область чисто индивидуальная, личных интересов, целей, страстей, которые невежда считает существенными принадлежностями области права.
Но эти вершины, могут сказать, на такой высоте, что они остаются доступны только для философов права, для практической же жизни они не могут быть приняты в соображение; никто не будет вести процесс за идею права. Я мог бы, чтобы опровергнуть этот взгляд, сослаться на римское право, в котором осуществление этого идеальнаго правоваго смысла нашло полнейшее выражение в институте публичных жалоб.
Для тех моих читателей, которые не знакомы с правом, я замечу, что право на эти жалобы (actiones populares) каждому, кто желает, дает возможность выступить защитником закона и притянуть к ответу правонарушителя не только в тех случаях, когда дело идет об интересах вообще публики, а следовательно, и самаго жалующагося, например разрушение, порча общественных зданий, но также и в тех случаях, где дело касается частнаго лица, которое само не может деятельно защищать себя против неправды, например обдел малолетних, обман опекуном опекаемаго, взимание лихвенных процентов; об этих и других случаях см. мои «geist des Rоmischen Recht’s» т. S. 107. Эти жалобы заключали, таким образом, в себе воззвание к тому идеальному смыслу, который без всякаго собственнаго интереса ищет права ради права; некоторыя из них, впрочем, указывают на обыкновенный мотив страсти к наживе, так как в них жалобщик имеет в виду взыскиваемые с ответчика штрафные деньги; если было очевидно, что страсть к жалобам сделалась выгодным ремеслом, то они считались позорными, как у нас доносы.
Но мы были бы несправедливы к нашему народу, если бы захотели ему отказать в этом смысле. Им владеет всякий, кто при виде произвольнаго нарушения права испытывает нравственное негодование. Хотя к чувству, вызываемому нарушением собственнаго права, примешивается эгоистическое побуждение, тем не менее это чувство основывается исключительно на влиянии нравственной идеи на человеческий ум, это протест крепкой нравственной натуры против оскорбления права, прекраснейшее и возвышеннейшее доказательство здороваго состояния правоваго чувства, нравственное явление равно возвышенное и привлекательное как для наблюдения психологов, так и для художественнаго представления поэтов.
Я не могу представить себе другаго аффекта, который мог бы произвести в человеке такую глубокую перемену, при которой самыя посредственныя натуры приходят в чуждое им до того времени страстное состояние — вот доказательство того, что они затронуты в том, что в них есть самаго благороднаго, задеты до мозга костей. Это гроза в нравственном мире — возвышенная, величественная по своим формам. Это мгновенное, непосредственное, непреодолимое, подобно урагану, стихийное проявление нравственной силы. Нравственное очищение воздуха для субъекта и для мира, вместе примиряющее и возвышающее своими причинами и действием.
Но, конечно, когда ограниченная сила субъекта ломается об учреждения, установленныя произволом, которыя преграждают путь праву, тогда буря обращается на самаго деятеля и его самого ожидает участь преступника вследствие нарушеннаго правоваго чувства, о чем я потом буду говорить, или не менее трагическая судьба — в его сердце останется кровавый след от жала неправды, и им утрачивается вера в право.
Этот идеальный правовой смысл мужа, живо чувствующаго оскорбление и насмешку над идеей права, как бы личное оскорбление и без всякаго собственнаго интереса выступающий на защиту теснимаго права так, как бы оно было его собственное, — этот идеализм всегда был преимуществом благородных и сильных натур.
Но даже и холодное, лишенное всякаго идеальнаго порыва правовое чувство, которое чувствует неправду только потому, что она прямо его касается, способно понимать указанное мною отношение между конкретным правом и законом, которое я выше выразил положением: мое право есть право общее, в нем оно (право) нарушается и ограждается. Хотя это может показаться парадоксом, но тем не менее справедливо, что даже юристы не способны понять это воззрение.

(Продолжение следует)

*Стилистические, лексические, а также особенности синтаксиса и орфографии текста