Заключение мирового соглашения между виновным и родственниками погибшего подрывает основы судопроизводства

Сделки в уголовном процессе — явление обыденное и заурядное. Все досудебное следствие теоретически зиждется на процессуальных действиях, а практически — исключительно на договоренностях между следователем и обвиняемым. Однако делегирование близким родственникам статуса потерпевшего по уголовному делу, связанном с причинением смерти, является результатом неправомерно расширительного толкования правовой нормы.

«Будничная неизбежность»

 К сожалению, нередко сотрудники правоохранительной системы делают своим подследственным «оферты» в формах, не всегда совместимых с их жизнью и здоровьем. Под воздействием силы, шантажа, угроз невиновные люди идут на сотрудничество и в результате оказываются за решеткой. Такие сделки между системой и обвиняемыми — тема отдельного исследования. В данной же публикации речь пойдет о сделках, ведущих к прямо противоположному результату — освобождению от ответственности, переквалификации и назначению более мягкого наказания по результатам сделки между потерпевшим и лицом, совершившим преступление.

Соглашения между обвиняемыми и потерпевшими также не редкость. Даже сам уголовный процесс допускает такую законную форму сделки, как примирение потерпевшего с обвиняемым, в результате которой уголовное дело закрывают. Например, в делах о нанесении легких телесных повреждений или о разглашении банковской тайны. Кроме того, есть и «народные» разновидности сделок. Например, в делах об изнасиловании часто практикуется такой вид соглашения, как «забрала заявление» (впоследствии эти сделки иногда регистрируются в органах РАГСа в виде заключения брака).

То есть под каким углом не рассматривай это явление — сделки в ходе расследования преступлений уже получили клеймо «будничной неизбежности», причем не только в странах, подобных Украине. Например, известный ученый, профессор права Мишель Александер (США) в своей статье, опубликованной 10 марта 2012 года в New York Times, называет сделки с правосудием основой, без которой может развалиться вся судебная система Соединенных Штатов.

Поводом же для размышлений стали участившиеся случаи заключения сделок в ходе расследования уголовных дел по тяжким преступлениям. По преступлениям, которые противоречат человеческой сущности и посягают на наивысшую в нашей системе координат ценность — человече­скую жизнь. Ярким примером стало условно-досрочное освобождение бывшего депутата Софиевского райсовета Днепропетровской области, расстрелявшего человека на глазах его семьи. Сделка была заключена между обвиняемым и вдовой убитого, которую признали потерпевшей. Как свидетельствует пресса, женщина изменила свои показания после того, как получила от убийцы квартиру.

 С паршивой овцы хоть шерсти клок?

 Ситуация выглядит так. Небогатую семью постигло несчастье — убит муж (отец, сын). В ходе расследования у вдовы (или другого близкого родственника) постепенно меняется восприятие действительности. На одной чаше весов — стремление наказать убийцу, на другой — желание лучшей доли для себя и своих близких. И когда эта «лучшая доля» обретает осязаемые размеры (например, размеры квартиры), родственники погибшего оказываются перед непростым выбором. Особенно если «довеском» к поступившему предложению идет запугивание. На банальное «мужу уже ничего не поможет, а так хоть детей на ноги поставлю» трудно привести достойный контраргумент.

^{Пленум ВС поставил знак равенства между понятиями «права пострадавшего» и «пострадавший».}

Возьмем упомянутый выше случай. Если верить информации, появившейся в СМИ, убийце Александру Тарану освобождение обошлось не более чем в $20000 (стоимость квартиры для вдовы). Предположим, что какой-нибудь украинский олигарх-­миллиардер (а их в нашей стране уже свыше двух десятков) решил посвятить остаток жизни истреблению себе подобных и «инвестировать» в это $1 млрд. Получается, что он сможет безнаказанно изничтожить ни много ни мало 50000 человек, или половину населения г.Ялты. Убедительно? Вряд ли. Местонахождение «моей хаты» всем хорошо известно. Ни одна вдова, ни один «потерпевший» не станут думать об этом. Не будут думать они и о попрании уголовно-процессуальных принципов исправления, перевоспитания преступника, о неотвратимости наказания и т.д.

 Историческое «наследие»

 Первая, так сказать, статья «Русской правды» (ХІ век) — величайшего памятника средневекового права — гласит: «Убьет муж мужа, то мстит брат за брата, или сын за отца, или сын брата, или сын сестры; если не будет никто мстить, то 40 гривен за убитого». Ярослав Мудрый, автор сборника норм права, ввел очень прогрессивное для тех времен новшество: принцип талиона (кровной мести) был заменен штрафом (вирой). Штраф, правда, получала казна, а не семья убитого, но это был первый шаг «монетизации» ответственности за преступления против человеческой жизни. Возмещение же ущерба, причиненного убийством, имело место только в отношении рабов (холопов). Убийца возмещал господину стоимость убитого холопа: 5 гривен — за рядового; 12 — за ремесленного. А лишение жизни собственного холопа вовсе не считалось преступлением. (Кто знает, может, именно архетип «господина» диктует среднестатистическому «слуге народа» с мандатом такое поведение. Например, бывший депутат Виктор Лозинский, осужденный на 15 лет за умышленное убийство, до сих пор не считает себя виновным.)

Английские «правды» содержали более структурированную систему платежей за лишение жизни: в зависимости от ситуа­ции, положения убийцы и убитого, имущественного положения виновника и т.д.

Со временем принцип имущественного «воздаяния» за убийство развивался, появляясь в различных формах практически во всех исторических источниках права. Поэтому вряд ли справедливо считать подобные сделки изобретением наших современников.

 О сделке без прикрас

 Как бы это ни рассматривалось с «высот» человеческого горя, считать сделку, заключенную в ходе расследования убийства, нормальным явлением вряд ли можно. Речь здесь идет не только и не столько о морально-этическом аспекте проблемы. Если ст.3 Конституции предусматривает, что жизнь человека является высшей социальной ценностью, то именно социум (а не социальные институты, например, семья) может выступать стороной в таких отношениях. И именно социум в лице соответствующих институтов вступает в отношения, обеспечивая государственное принуждение либо принимая в качестве «воздаяния» за душегубство имущественные откупные (если такое позволяет степень развития общества).

В современном обществе уголовное право построено на принципе неотвра­тимости наказания за совершенное пре­ступление. Этот принцип должен соблюдаться неукоснительно, особенно при расследовании преступлений, где объектом посягательства оказалась человеческая жизнь. Ибо жизнь — не предмет торга, а бесценное благо, принадлежащее человеку (а не его близким) и охраняемое общественными институтами.

В действительности намерение близких родственников улучшить свое положение за счет искажения фактов, изменения показаний и выгораживания убийцы подрывает основные устои правосудия. При подобном подходе упомянутый принцип обретает конкретный денежный эквивалент, чего не может быть в государстве, которое претендует на то, чтобы называться правовым. И попустительство в этой сфере может привести к ситуации, считавшейся прогрессом только в Средние века. В ХХІ веке такой «прогресс» называется беспределом.

В то же время ясно, что с помощью деклараций и размышлений данное явление не искоренить. Как справедливо отметил Альберт Эйнштейн, проблемы не могут быть решены на том уровне, на котором они возникли.

Чтобы рассмотреть пути искоренения сделок в подобных процессах, обратимся к источнику. Выясним, закладывал ли подоб­ную мину в систему уголовного правосудия законодатель, предусматривая норму о «переходящем статусе потерпевшего».

 Делегированная «потерпевшесть»

 УПК предусматривает, что в делах о преступлениях, вследствие которых наступила смерть человека, права, предусмотренные этой статьей (регулирующей правовое положение потерпевшего), имеют его близкие родственники. Эта норма существует в УПК с момента его принятия, то есть уже 51 год. Обращаю внимание, положение звучит так: «права, предусмотренные конкретной статьей закона», а не «статус потерпевшего». Если толковать норму буквально, то речь идет только о правах, а не о статусе. Однако правоприменительная система решила допустить расширительное толкование кодекса.

2 июля 2004 года Пленум Верховного Суда в постановлении «О практике применения судами законодательства, которым предусмотрены права потерпевших от преступлений» поставил знак равенства между понятиями «права потерпевшего» и «потерпевший». В частности, ВС отметил, что все близкие родственники могут быть признаны потерпевшими (по делам о причинении смерти. — Прим. авт.) и что неблизкие родственники признаваться потерпевшими не могут.

^{Практика признания потерпевшими близких родственников может считаться порочной.}

Однако такая точка зрения, вероятно, не совпадает с мнением законодателя, и вот почему. Потерпевший — субъект уголовного процесса, имеющий «набор» прав и обя­занностей (последние предусмотрены ст.72 УПК). Близкие родственники потерпевшего приобретают лишь права, которые имел бы потерпевший (так написано в ч.5 ст.49 УПК). Поскольку об обязанностях таких лиц закон не говорит ни слова, сама практика признания потерпевшими близких родственников может считаться порочной. К сожалению, проект нового УПК стал на сторону правоприменителей. В проекте предусмотрены основания и порядок признания (именно признания) потерпевшими лиц, которые являются близкими родственниками потерпевшего. То есть аморальные основы торга с убийцами заложены в правовой акт, а значит, само это явление искоренено не будет.

 Итог

 Безусловно, данные рассуждения скорее морально-этического свойства и вряд ли имеют практическую правоприменительную ценность. Вдова, получившая постановление о признании ее потерпевшей, быстро почувствует себя вправе выступать своеобразным душеприказчиком погибшего супруга, его полноправным представителем: сможет принимать подношения, прощать и миловать душегуба, искажать факты.

Именно поэтому наиболее разумной и прогрессивной представляется норма, которая есть в действующем УПК, в ее буквальной интерпретации. Такой «полустатус» потерпевшего позволяет близким родственникам погибшего выступать свое­образным коллективным прокурором по делу, влиять на следствие, подавать соответствующие обращения, жаловаться на следователя, то есть принимать меры для «правильного» привлечения к ответственности (а не освобождения от нее) лица, совершившего убийство.

А для всех претензий, связанных с материальной стороной вопроса, существует институт гражданского иска. К слову, объем полномочий гражданского истца практически полностью охватывается статусом потерпевшего и служит той же цели — получению адекватного возме­щения за тот урон, который был причинен убийством.